Георгий Степанов - Закат в крови [Роман]

Более трех недель Глаша провела в пути с беженским обозом и в полном объеме увидела, что означает упадок духа армии.

Два года назад в бесприютных Астраханских степях люди мерзли, падали от голода и тифозной вши, конница Покровского преследовала их по пятам, и все равно красноармейцы мужественно преодолевали стужу, пески, с тем чтобы в далекой Астрахани набраться сил и дать сокрушающий отпор противнику.

А сейчас от Ростова на Кубань нередко уходили вовсе не разгромленные части, хорошо вооруженные и обмундированные, но ни кубанцы, ни донцы, ни добровольцы даже не думали о продолжении борьбы.

В станице Кущевской на одной квартире с беженками из Ростова оказался худой, тонколицый поручик по имени Нил Абрамович. Весь вечер, сидя за общим столом и набивая желтым волокнистым табаком гильзы, он говорил:

— Сейчас каждого офицера гложет опасение не попасть на пароход. Страх за собственную шкуру стал превыше всего. Краснов и Деникин подняли против красных сотни тысяч, но не смогли в белую армию вдохнуть сколько-нибудь здорового начала. Генералы, конечно, первыми укатят за границу. А мы — рядовые офицеры, брошенные на произвол судьбы, будем расхлебывать кашу. Красные с нас спросят за все генеральские делишки. А большинство офицеров менее всего повинны в том, что творили Мамонтов и Шкуро.

За Кущевской на станциях Сосыка и Крыловская стояло немало отличных бронепоездов, на открытых платформах — новенькие орудия, бронеавтомобили.

По дороге на Староминскую шли дивизии кавалерии донских казаков. У многих конников за седлами болтались ручные пулеметы. Отступала немалая армия, но сейчас она была подобна бесформенной, разложившейся массе, которую никто из белых генералов уже не мог преобразить на сколько-нибудь боевой лад.

Лили жестокие дожди. Глаша промокала до нитки, дрогла на холодном февральском ветру, но, претерпевая тяжкие, изнуряющие невзгоды конно-пешего передвижения, крепилась.

В станице Тимошевской офицер инженерных войск, брюнет, красавец с полковничьими погонами, столкнувшись с ней, восхищенно округлил глаза и остановился.

— Простите меня, — сказал он, преградив ей дорогу. — Но если вы пробираетесь в Новороссийск с обозом, я смогу вам предоставить место в бронеавтомобиле… Мы туда докатим за сутки… А с обозом вам еще мыкаться не менее двух недель…

— Я очень тронута вашим любезным предложением, — живо ответила Глаша. — Но меня в Екатеринодаре ждет муж. Я с ним уж как-нибудь доберусь до Новороссийска.

— А что вы с вашим мужем будете делать за границей? — усмехнулся полковник. — Я, например, инженер с крупным именем. Меня знают во Франции на пушечных заводах.

— А мой муж известный художник, — быстро отпарировала Глаша.

— Русские живописцы на чужой почве быстро увядают.

— Я то же самое думаю, господин полковник, а поэтому постараюсь уговорить мужа остаться в России, — вдруг вызывающе выпалила Глаша и задорно сверкнула глазами.

— Ну, тогда я — пас и ретируюсь! — Полковник галантно расшаркался перед Глашей и зашагал через площадь к своему бронеавтомобилю.

Многие беженки и офицеры, заболевая сыпняком, умирали на подводах, не желая остаться в маленьких станичных больницах, до отказа забитых больными…

Особенно бедствовали семьи донских казаков, чаще всего они в попутных кубанских станицах не могли получить ни крова, ни корма для себя и своих отощавших коней и коров. Нередко, ночуя в оголенных полях под открытым небом, они болели и умирали без всякой помощи со стороны. Скот и лошади падали…

Глаша пробовала и не могла допытаться, кто напугал «красными дьяволами» стариков, старух, женщин. Почему вдруг они потянулись целыми семьями за отступающими частями Донской армии?

Иногда, улучив удобный момент, она подходила к старикам казакам и говорила:

— Офицеры вас не пустят на пароходы с вашими телегами, коровами и лошадьми.

— Ну тогда большевик нам сделает секир башку, — твердили старики.

— Возвращайтесь лучше в родные хутора и станицы.

Но старики в ответ отрицательно мотали головами.

— Нет, нам надо идти за своими до конца. Куда наши сыны — туда и мы.

Ранним ясным утром, когда чистое, погожее солнце, поднявшись над Чистяковской рощей, посылало лучи червленого золота сквозь ветви сосен, Глаша увидела родной город и соскочила с подводы.

На подступах к Екатеринодару не было видно окопов, не было и траншей…

Воинские части проходили город: улицы были забиты телегами беженцев, конницей, калмыцкими кибитками, санитарными двуколками.

Все это неодолимо тянулось к мостам.

Ясно было: Деникин не будет обороняться на берегах Кубани, не будет драться за Екатеринодар. Имейся сейчас не два, а двадцать, тридцать мостов через реку, в городе давно не осталось бы ни одной боевой части. Только малая пропускная способность двух мостов затормаживала поток отступающих.

Все это Глаша тотчас же сообразила, однако решила прежде пойти к художнику Шемякину, который, как было сказано Гончаровой, скрывал у себя Леонида Ивановича.

Простившись с двумя дамами-беженками, ехавшими с ней в одной телеге, она бросила под скамью в аллее Ростовского бульвара солдатский мешок и направилась через площадь Сенного базара на Медведовскую улицу.

В родной город она пришла одна, без Красной Армии, и все равно по знакомым улицам шагала как победительница, полная внутреннего ликования. Ведь белогвардейцы уже не сумеют отстоять Екатеринодара. Они бегут.

Вот и дом Шемякина. Крутая лесенка к парадным дверям. Всё как прежде. Только бы художник был дома.

Глаша решительно дернула ручку подвесного звонка.

Вскоре в сенях звякнула цепочка, приоткрылась дверь. На улицу выглянула мать Шемякина.

— Ай! — узнала она Глашу и испуганно отпрянула в глубь сеней. — Да как же это ты вдруг так?.. Белые еще в городе…

— Здравствуйте, Александра Петровна, — весело проговорила Глаша и перешагнула порог двери. — Дома Иван Васильевич?

— Тише! — поднесла палец ко рту Александра Петровна. — Тише, родная. Нас услышит господин Черноухин… Этот черт однорукий, наверное, специально вселен к нам контрразведкой.

— Чепуха! — Глаша пренебрежительно махнула рукой. — Теперь контрразведке не до нас…

— Ох, напрасно думаешь так, — не успокоилась Александра Петровна. — Нет ночи, чтобы они не наведывались ко мне. Все допытываются, где Ваня.

— Он мне тоже нужен, — сказала Глаша. — Где он сейчас?

— Не знаю, милая. Скрылся, как только вырвался из рук Посполитаки… И хорошо сделал… Давно бы его снова взяли. А ты сейчас попадешь к ним как кур в ощип. Однорукий непременно доглядит тебя. Черноухин интересуется всеми, кто ко мне заходит. И как выпроводить тебя, чтоб он не заметил?..