Георгий Степанов - Закат в крови [Роман]

Ивлев и Глаша немного постояли здесь молча и сошли с холма. Сели на скамью, стоявшую у подножия.

Весенние сумерки быстро синели. От земли потянуло прелью прошлогодней листвы. Лиловые тучки, расцвеченные последними желтыми отблесками закатного солнца, блаженно вытянулись в покойно-теплом небе. Ивлев обнял Глашу.

Вдруг до слуха докатились отдаленные орудийные удары. Алексей вздрогнул:

— Где-то идет бой!

— Ну и что ж?

— Но ведь это большевики нажимают. — Он устремил вдаль сосредоточенно-настороженный взгляд.

Глаша тоже прислушалась к далекому громыханию и сказала:

— А что, если завтра орудия загремят в самом Екатеринодаре?

Ивлев еще крепче привлек ее к себе.

Между потемневшими тучками, высоко над садом, робко замерцали первые вечерние звезды.

Глаша откинулась на спинку скамьи.

— Каким далеким казалось то время, когда я девочкой-гимназисткой собирала открытки киноартистов… Обожествляла Мозжухина, Максимова… Не сводила глаз в шестом классе гимназии с преподавателя словесности Ковалевского. А вот стоило сегодня поведать вам кое-что сокровенное из той поры, как едва не почувствовала себя опять девочкой-гимназисткой…

— Я очень, очень рад, что так случилось, — прошептал Ивлев, — иначе для меня целый клад остался бы за семью замками. Сейчас… О, если бы не таящийся в глубокой мгле грядущий день, я был бы самым счастливым человеком на свете. Но этот «грядущий день» может отнять все. И не только родной Екатеринодар, дом на Штабной, этот сад, эту скамью у садового холма, но и вас, Глаша, и все то, что мне открылось в вас… А так хочется хотя бы надышаться ароматом мартовской земли, всем тем, что окружает. Все это как сон. И я думаю, думаю: не сон ли то, что я сижу с вами?.. А может быть, я все еще одиноко шагаю по шпалам от Тимашевской к Медведовской?..

Глаша молчала.

— Да что я такое говорю? — встряхнулся Ивлев. — Ведь все это — и сад, и весенний вечер, и мирные тучки в небе, и вы, Глаша, — взаправду!! И вы, только вы можете принять мое сердце в свое! И нужно сделать все, чтобы вы стали на всю жизнь родной и единственной. И я должен верить, что все сегодняшнее — не минутный дар судьбы. Должен отогнать страх и опасения. И во что бы то ни стало удержать вас и то огромное счастье, что в вас… в вас одной! — Ивлев крепко прижал Глашу к своей груди…

А Глаша? Ее ничто не пугало. Она верила: Ивлев будет с ней и завтра, и послезавтра. Глядя на деревья, на темный холм, на мерцающие над ними звезды, она коснулась горячей щекой щеки Ивлева:

— Пусть бухают пушки… Их удары только прочнее сближают меня с тобою. «День грядущий» ничего не отнимет ни у тебя, ни у меня. Он будет нашим. Поверь, я не слабый, наивный подросток, какой была прежде. Когда понадобится тебе, мои силы станут твоими. Я не слепо гляжу в наш грядущий день. И он не должен оторвать тебя от первейшего дела твоей жизни!

Глаша, нечаянно перейдя на «ты», горячими руками обвила шею Ивлева. Он перестал слышать орудийные раскаты. Страх перед грядущим уступил желанию ответить порывистому Глашиному сердцу, и он самозабвенно стал целовать ее, как, казалось, не целовал еще никого…

Домой Ивлев пришел часу в одиннадцатом, совершенно опьяненный всем тем, что у него было с Глашей.

Хотелось скорей уйти в мастерскую, зажечь электричество и отдаться работе над портретом.

Дверь ему открыл Однойко.

— Где запропастился? Три часа с лишним тебя дожидался. Нам надо немедля идти к Эрдели!

— Утром пойдем.

— Поздно будет! Завтра рано поутру у атамана военный совет…

В прихожую вбежала Инна:

— Леша, Покровский прислал тебе офицерский китель, галифе, сапоги со шпорами и погоны поручика. Вот все на вешалке…

— К Эрдели можешь идти в штатском. Он не придирчив, — торопил Однойко, взяв Ивлева за локоть. — Пошли сейчас же, покуда генерал не лег спать… — И он почти силой вытащил Ивлева на улицу.

Эрдели, грек по происхождению, был генералом скобелевского типа. Несмотря на поздний час, он сразу принял пришедших и, узнав, с каким поручением прибыл в Екатеринодар Ивлев, обнял его и коснулся его щеки пышными, холеными усами.

— Молодчага! Молодчага! — рокотал генерал низким баритоном. — Рассказывайте: как там наши?

Тронутый его радушием, Ивлев кратко доложил суть дела и добавил:

— По моим расчетам, генерал Корнилов сегодня дрался уже под Кореновской. Под вечер отчетливо была слышна канонада. Судя по звуку и слышимости орудийных ударов, она происходила не далее сорока верст от Екатеринодара.

— Да, будучи в Динской, я тоже слышал канонаду в тылу большевиков, — вспомнил Эрдели. — И еще недоумевал: откуда она там? А это, значит, Лавр Георгиевич действовал. Отлично! — Генерал, довольный, расправил усы, чуть тронутые проседью.

— Но, ваше высокопревосходительство, — сказал Однойко, — мы опасаемся, как бы завтра полковник Покровский не настоял на выводе наших войск из Екатеринодара.

— Ну, нет! — браво проговорил генерал. — Мы теперь постоим за свое. Нельзя допускать и мысли, чтобы Алексеев и Корнилов пришли к Екатеринодару, занятому большевиками. — При этом он даже кому-то погрозил кулаком. На безымянном пальце сверкнуло обручальное кольцо.

— Так, значит, вы завтра на совете у атамана будете настаивать на обороне города до самого прихода генерала Корнилова? — спросил Ивлев.

— Ну конечно, господа! Не беспокойтесь. Я буду твердо стоять на своем. Можете идти отдыхать. — Эрдели пожал офицерам руки.

Возвратился к себе Ивлев с таким чувством, будто им выиграно сражение за Екатеринодар. Эрдели не просто генерал, а полный генерал от инфантерии. И поскольку ему теперь известно, что Корнилов находится в одном-двух переходах от Екатеринодара, он все сделает, чтобы удержать Филимонова и Покровского от бегства из города!

В доме все спали. Ивлев тихо прошел в мастерскую, где все дышало Глашей — и кресло, на котором она сидела, и гитара, и холст, натянутый на раму. С этого холста, стоявшего на мольберте, уже очень живо глядели глаза Глаши. Воображение дорисовывало ее лицо…

Ивлев сел перед мольбертом, и ему вспомнился весь солнечный день, проведенный с Глашей. Все в этом дне, необыкновенно большом и светлом, звучало волнующим открытием любви. И Ивлев, страстно желая, чтобы и последующие весенние дни были полны Глашей, с грустью и почти молитвенно шептал:

39-я дивизия возвращалась с Турецкого фронта в полном боевом составе, сохранив все свое вооружение. Двигалась она эшелонами по железной дороге, уничтожая на своем пути контрреволюционные заслоны войскового атамана Терской области.