Георгий Степанов - Закат в крови [Роман]

С помощью солдат этой дивизии большевики установили Советскую власть в Моздоке, Кизляре, на Минеральных Водах, в Пятигорске, Кисловодске и Ессентуках, а затем и во всех станицах Терской области.

Хорошо дисциплинированные и революционно настроенные полки солдат-фронтовиков имели в своих рядах немало коммунистов, и, возможно, именно поэтому дивизия, столкнувшись в районе станций Кавказской и Тихорецкой с офицерскими отрядами Покровского, сразу отбросила их к станицам Динской и Васюринской.

Появление регулярных солдатских частей на кавказском и тихорецком направлениях глубоко обеспокоило и атамана Филимонова, и все Кубанское правительство.

Одно дело было сражаться с плохо организованными, пестрыми по составу отрядами Сорокина и Золотарева, другое — с компактными полками отлично вооруженных солдат-фронтовиков, имеющих за плечами четырехлетний опыт войны. Уже первые схватки с ними нанесли немалый урон кубанским добровольцам. Это прежде всего увидел Покровский, и мысль, что дивизия может повернуть и пойти на Екатеринодар, привела его в полное смятение.

— Против этой дивизии мы не выстоим, — говорил он Филимонову. — Она сметет все наши отряды и с ходу войдет в город. Нам надо немедленно уйти за Кубань.

И Филимонов, втайне от генерала Эрдели, отдал распоряжение — потихоньку вывозить военное имущество за Кубань, в аул Тахтамукай, а потом утвердил приказ Покровского о немедленном оставлении города Екатеринодара.

…По Красной улице нестройной колонной быстро шагали гимназисты, вооруженные винтовками. Впереди колонны подпрыгивающей походкой шел высокий, узкоплечий, с побледневшим лицом преподаватель словесности Елизар Львович Ковалевский.

Глаша сразу узнала его и остановилась. В прошлом Ковалевский был любимым преподавателем. На уроках литературы он мастерски, как хороший актер, читал наизусть рассказы Чехова и Бунина. Казался очень умным, очень проницательным и настроенным романтически. С большой любовью рассказывал о декабристах. И на тебе — тоже взял винтовку! Что же это такое? Неужели и его одолел страх перед большевиками?

За колонной гимназистов с грохотом катились пароконные телеги, груженные ящиками с патронами, консервами, мешками со свежевыпеченным хлебом.

Сотня офицеров, в черных бурках, шапках, с ружьями, прошла рысью на высоких кавалерийских конях. За ней проследовала пешая колонна юнкеров.

Глаша остановилась на углу Штабной.

Почти все Красную из конца в конец заполнили военные повозки, походные кухни, орудия, которые тащили шестерки рослых лошадей.

«Уходят!» — поняла Глаша.

В самом деле, какие-то дамы, стоя на краю тротуара, прощально махали руками, платками вслед уходящим юнкерам и офицерам, а дворники и кухарки, собравшись у ворот двухэтажного углового дома, громко судачили:

— Видно, кадеты не выдержали: поднажали на них…

— Юнкера мажут салом пятки…

— Хай катятся к чертовой бабушке!

«Да, пусть катятся! — радовалась Глаша, но тут же вспомнила об Ивлеве и внутренне вся сжалась: — А вдруг и он с ними?.. Нет, Ивлев должен остаться!..»

Она решительно побежала по Штабной к дому Ивлевых.

С силой толкнула железную калитку и вбежала во двор. Алексей, по-видимому, ожидал ее: стоило ей притронуться к пуговке знакомого звонка, как дверь распахнулась.

— Слава богу, ты не опоздала!

На нем была военная гимнастерка с офицерскими погонами. Глаша испуганно отпрянула назад:

— Значит, все вчерашнее — неправда?! Ты собрался уйти с ними?..

Ивлев схватил ее за руку.

— Нет, нет, все вчерашнее — правда, но я прошу, я умоляю войти в мое положение! Выслушай меня… — Он силой потянул Глашу в дом.

В просторной мастерской, залитой солнцем, пахло красками, на прежнем месте стоял мольберт с незаконченным портретом. Все было так, как вчера, и даже палитра на табуретке сверкала разноцветными червями красок, недавно выдавленных из больших морщинистых тюбиков. Но теперь все это, вплоть до гитары, висевшей у окна, уже обрело скорбный, брошенный вид. Сам Ивлев был бледен, как-то вытянулся, глаза его запали, лихорадочно блестели.

— Я должен, должен!.. — бормотал он дрожащими губами.

Глаша положила руки на его плечи.

— Я сниму с тебя погоны… — тихо произнесла она.

Он отрицательно замотал головой.

— Я это сделаю для нашего будущего!

— Радость моя… — Ивлев начал торопливо целовать Глашины руки, оголившиеся меж перчатками и рукавами.

— Не уходи! Останься! — шептала Глаша. — Ведь ни один волосок не упадет с твоей головы… То же говорит и мой отец…

— Вы оба — и ты, и твой отец — не представляете, просто не представляете, что начнется здесь, как только филимоновцы покинут город.

— И все-таки смени военную гимнастерку на мирную блузу!..

— Милая, наивная! Тебе рисуется гражданская война по книгам, а уже завтра в Екатеринодаре не ты, не твой отец, даже не Сорокин и не красный главком Автономов будут властвовать, а — толпа, стихия!

— Нет, ты ошибаешься: жизнью будут управлять разумные люди, большевики.

— Глаша, милая Глаша! — Ивлев вплотную приблизился к ней. — Если я останусь, то завтра же, тут же, во дворе нашего дома, меня прикончат как бывшего корниловца…

— А суд, следствие? — заикнулась Глаша.

— Никаких судов, никаких разбирательств: все будут действовать по законам джунглей. Вообще междоусобица как кровавая мясорубка: никто никого не щадит. Вот в Лежанке наши офицеры расстреливали даже сдавшихся в плен.

— Ведь ты же вчера хотел, чтобы мы никогда не разлучались. А сейчас…

— И сейчас всего больше хочу этого! — Он привлек ее к себе.

— Так зачем же уходишь?!

Лицом, горящими глазами, порывисто вздымающейся грудью она с самоотверженной решимостью и нежностью прижалась к нему. Руки ее лихорадочно расстегивали ворот его гимнастерки. Потом она ухватилась за погоны, еще секунда, и они оказались бы оторванными. Нужно было сделать усилие, чтобы разжать ее пальцы. Он это сделал. Она, чтобы не разрыдаться, до крови прикусила губы и оттолкнулась от него обеими руками. Он потянулся к ней, чтобы не дать уйти. Но она вдруг вырвалась и, бросив короткое «Прощай!», стремительно убежала из комнаты…

Он слышал, как решительно простучали каблуки ее туфель по коридору, как открылась и захлопнулась дверь. Через секунду Глаша мелькнула во дворе и за прутьями железных ворот.

«Что я наделал?! Как остановить, вернуть ее?!.» Ивлев схватился за ручку дивана — это чтобы не ринуться назад за Глашей… Если он догонит ее, то может не уйти за Кубань, оказаться вне борьбы!..

Она сказала: «Прощай!» — значит, навсегда. Эта мысль точно подбросила Ивлева. Нет, лучше завтра умереть, нежели сегодня потерять Глашу! Он должен вернуть ее! Сильным толчком руки он распахнул окно на обе створки и выпрыгнул во двор.