Майя Лунде - История пчел

У меня не получилось. Попросить прощения означало признать, что если бы мы поступили, как того хотел он, то сейчас бы здесь не стояли. В тот день мы пошли бы куда-нибудь еще, а значит, Вей-Вень был бы…

Я надела куртку. Обулась. Подхватила сумку и направилась к двери.

— Ладно, пока.

Куань шагнул за мной. Хочет вырвать у меня сумку? Нет. Он хотел обнять меня. Я отвернулась и схватилась за дверную ручку. Мне сделалось дурно при мысли о том, что его тело прижмется к моему, его щека дотронется до моей, его губы коснутся моей шеи, что он, возможно, против моей воли пробудит во мне прежние чувства. Хотя, возможно, все это лишь усилит тошноту. И даже хуже — может, я вызову у него те же чувства? Нужна ли я ему? Этого я не знала и знать не хотела.

Я спокойно вздохнула, лишь когда отыскала в вагоне свое место, села и откинулась на спинку кресла, чувствуя, как потертый пластик вытягивает из меня усталость. Осторожно положив голову на подушечку, я смотрела в окно — на дома, людей, деревья и поля. Все это там, за окном, меня не касалось. Поезд мчался так быстро, что деревья превращались в собственные тени. Если верить расписанию, то уже к вечеру поезд оставит позади 1800 километров железнодорожных путей, однако продолжительность поездки зависела от количества проверок.

Мой собственный мир растворялся. По мере того как мы двигались на север, природа постепенно преображалась. Привычные фруктовые сады, поросшие зеленью холмы и террасные поля сменились рисовыми плантациями, а еще немного погодя, когда поезд взобрался на гору, за окном замелькали бесплодные пустоши. Затем поезд вновь съехал вниз, в пустынный однообразный пейзаж. Унылая, голая равнина, на которой почти не встречались деревья. Десятки миль тоскливого однообразия. Смотреть было не на что, и я отвернулась.

Прежде я бывала в Пекине лишь раз, в детстве. Там жили друзья моих родителей, и мы поехали к ним в гости. У меня сохранилось всего несколько воспоминаний. Большая оживленная улица, пыльная и шумная. Оглушительный грохот, и повсюду люди — столько людей я еще никогда не видела. И путешествие на поезде — совершенно такое же, как сейчас, я прекрасно его запомнила. Поезд тоже не изменился. За всю мою жизнь техническое развитие не продвинулось вперед ни на шаг. У человечества не осталось времени на изобретения.

Я задремала, и перед глазами поплыла череда похожих друг на друга снов. Вот я приезжаю в Пекин, начинаю поиски и встречаю кого-то, кто вызывается отвести меня к Вей-Веню. Сначала это сотрудник гостиницы — по его словам, он знает, где Вей-Вень, и ведет меня по узким переулкам и оживленным улицам. Мы бежим, он впереди, а я за ним. Я наталкиваюсь на людей и время от времени теряю своего проводника из виду. Наконец я догоняю его, но он вырывается. От ужаса я не могу дышать… Тут я проснулась. В следующем сне моей помощницей стала продавщица из магазина. Дальше все повторилось. Она говорит, что отведет меня к нему. Мы идем по бесконечному лабиринту улиц, где солнце прячется за небоскребами, а уличные продавцы то и дело пытаются нас остановить. Женщина бежит так быстро, что я отстаю и понимаю, что потеряла единственный шанс увидеть сына.

Потом я оказываюсь в каком-то другом месте. Это праздник, устроенный в саду. Может, этот сон мне подсунули воспоминания? Тепло, на мне летнее платье. Я — ребенок и пришла на какой-то праздник наподобие выпускного. Мы едим печенья, сухие, с яичным порошком и почти без жира. И водянистое мороженое, искусственное, но все равно вкусное. Я потею, холодное мороженое обжигает горло.

Несколько девочек водят хоровод и поют, песня разливается по саду, громче и громче, некоторые голоса чистые и звонкие, другие — слегка капризные и немелодичные, какие часто бывают у детей. Я стою в тени и смотрю на девочек.

Лакомства на столе становится все меньше. Кое-кто из детей то и дело подбирается к столу и хватает печенье. Я вижу Дайу, мою одноклассницу, с маленькими, глубоко посаженными глазами. На ней голубой брючный костюмчик с короткими штанишками, а волосы собраны в хвостики. Черные туфельки блестят на солнце, и мне кажется, что Дайу в них жарко. Она подошла к столу с угощениями, выбрала большой кусок торта, положила его на тарелку, взяла вилку и вернулась к своим родителям.

Теперь возле стола стоит другой ребенок. Мальчик. Вей-Вень. Мой Вей-Вень. Что он здесь делает? Он тоже берет кусок торта. Большой кусок, еще больше, чем у Дайу.

И уходит.

«Нет, — думаю я, — только не торт. Не бери его!»

Но Вей-Вень уже исчез. Толпа смыкается, и Вей-Вень с тарелкой в руках исчезает, однако потом появляется вновь, в другом месте. Нужно догнать его, пока он не успел откусить кусок торта. Нельзя, этот торт есть нельзя. Нет, нельзя. Теперь я — взрослая, такая, как в жизни, и я спешу за ним, бегу, расталкиваю людей, вот он, прямо передо мной, но опять исчезает, снова появляется, и опять его нет. Людей вокруг становится все больше и больше.

Его красный шарф превращается в далекую точку в толпе.

И Вей-Вень вновь пропадает.

Я проснулась, когда поезд приехал на темный обшарпанный вокзал. Пекин.

Мы сидели в номере мотеля. Стены здесь были выкрашены в желтый, на полу лежал грязноватый ковер, а в нос бил запах нафталина и плесени.

Дождь за окном лил стеной. Нет, это был не милый летний дождик, на смену которому приходит приятная прохлада, а птицы начинают чирикать особенно радостно. Нет. Это был настоящий потоп, прямо как в Библии. Причем уже пятый день пошел, а ливень все не унимался. Я уж решил, что меня кто-то сглазил и что в скором времени придется мне ковчег строить.

На следующий день Том собрался уезжать, а сейчас сидел, уткнувшись в книгу, и желтым фломастером подчеркивал в ней что-то. Я только и слышал, как фломастер скрипит, — похоже, Том решил всю книжку изрисовать.

Пойти нам было некуда. Когда мы заселились, номер показался нам довольно просторным, я специально попросил дать нам номер побольше, на двоих, но за последние дни он словно бы уменьшился в размерах. Единственное окно выходило на задний двор. Две двуспальные кровати занимали чересчур много места. Подвернув цветастое покрывало, я сидел на той, что стояла возле стены. Над кроватью висели две картины, в которых я уже дырку проглядел. На одной — красотка на цветущем лугу, на другой — лодка в море. Стекло заляпанное, и прямо на красоткином лице — жирный отпечаток пальца. Том расположился в кресле возле окна, а книги разложил на низеньком столике. Возле кресла стояла сумка, тоже битком набитая книжками.

Том почти все время там просидел. Нет, с развлечениями тут особо не разбежишься, но ему словно никакого дела не было. Ни до пчел, ни до дождя. Ладно бы злился и ругался — так нет же, он просто сидел и читал. Читал и рисовал в учебнике толстые линии. Розовые, желтые, зеленые. У него, похоже, имелась какая-то своя система, потому что фломастеры он разложил на столе в определенном порядке и брал их по очереди.