Сергей Житомирский - Эпикур

У пустоты же нет никакого отношения, в каком её превосходило бы тело, так же как ничто не находится ни в каком отношении к числу. То есть всякое движение находится в некотором числовом отношении со всяким другим движением, а пустота с наполненным ни в каком числовом отношении не находится».

Эпикур не нашёл, что возразить, но не мог и согласиться. Он даже попросил Менандра устроить ему встречу с кем-нибудь из друзей по Ликею, хорошо знающим физику, но тут в Афинах появился Памфил.

Памфил приехал, чтобы пройти вторую ступень посвящения, которое должно было скоро состояться в Элевсине. На этот раз он остановился в Афинах и запиской пригласил Эпикура к себе.

Старик выглядел много лучше, чем полгода назад. Эпикур с удовольствием сказал ему об этом.

— Видишь ли, — улыбнулся Памфил, — я решил, что было бы неразумно отправляться в Аид, не закончив посвящения. Пришлось заняться лечением. Мне предложили — что бы ты думал? — движение! Я пригласил учителя гимнастики, и, слава Деметре, занятия не прошли даром.

Памфил стал расспрашивать Эпикура об успехах, огорчился, что тот ушёл от Ксенократа, и похвалил за изучение Аристотеля. Не желая огорчать старика, Эпикур умолчал о своих исканиях, но поделился своими затруднениями в разборе доказательств Аристотеля.

— Ты всегда был слаб в пропорциях, — покачал головой Памфил. — На самом деле здесь всё очень просто. Если ты ищешь отношение целых чисел, то делишь одно на другое и получаешь некую часть целого. Например, единица, делённая на два, даст половину, на четыре — четверть, на восемь — восьмушку. То есть чем больше знаменатель, тем меньше искомое отношение. Согласен?

— Естественно, — кивнул Эпикур.

— Но если ты относишь целое к части, то картина обратная. Подели единицу на половину — получишь два, на восьмушку — восемь, на одну тысячную — тысячу! Так вот, если попытаться соотнести с целым сколь угодно малую величину, то получится столь же огромная. Но ничто — это меньшее из меньших, и отнести её к целому нельзя. Какое бы целое ты ни брал, в ответе получится бесконечно большая величина. Подумай об этом.

Ничего большего и не хочет сказать Аристотель. Но вывод отсюда такой: если бы пустота существовала, то самая малая сила заставляла бы любое тело уноситься с бесконечной скоростью. Этого нет, значит, нет и пустоты. Законы математики незыблемы, её не обойдёшь и не обманешь. Так что без среды, заполняющей Вселенную, нам не обойтись. Да ведь это мы и ощущаем — всюду или земля, или вода, или воздух.

— Ну вот Демокрит, — сказал Эпикур, — считает воздух скоплением атомов, разделённых пустотой. А ведь он был крупный математик и, наверно, должен был предвидеть доводы Аристотеля.

Памфил поморщился:

— Демокрит и геометрию строил из атомов — амер. С их помощью он открыл много интересных соотношений, но не все они оказались правильными. Ему не хватало строгости. Только чистые геометрические доказательства, которыми блестяще владели Евдокс и Платон, могут дать твёрдое решение.

И тогда Эпикур рассказал Памфилу о расхождении, которое обнаружил между Платоном и Евдоксом в определении космических расстояний, и спросил, кто, по его мнению, ближе к истине. Неожиданно для Эпикура Памфил принял сторону Евдокса.

— Вообще-то, — сказал старик, — мало что достоверного можно сказать о небе. Однажды кто-то из Академии рассуждал на Агоре об устройстве небесных сфер. Диоген стоял и кивал, а потом взял говорившего за плащ и спросил: «Послушай, а давно ли ты вернулся оттуда?» — Памфил рассмеялся, — На самом деле здесь всё лежит в области предположений. Но Платон с Тимеем только рассуждали, а Евдокс ещё и наблюдал светила и измерял углы, поэтому, вероятно, он ближе к истине. Всё-таки наука не стоит на месте, и мне кажется, Аристотель куда больше сделал для неё, чем Ксенократ, хотя, по-моему, он напрасно отошёл от учения об идеальных сущностях.

Через три дня начались Большие Элевсинии, посвящённые сбору урожая и проводам Персефоны к мужу, в мрачное царство Аида, рано или поздно гостеприимно принимающего в свои владения всех живущих. В шестой день праздника Эпикур с Менандром вместе с посвящёнными, среди которых был Памфил, сходили в Элевсин. Они шли за торжественной процессией мистов, которые пели молитвы и время от времени славили Диониса криками: «Иакх! Иакх!»

В Элевсине друзья посетили храмы, выкупались в море и, переночевав у друга Менандра, вернулись в Афины. К тайным ночным мистериям их не допустили.

Эпикур встретился со своим первым учителем ещё раз, перед его отплытием домой. Они сердечно простились.

— Теперь мне нужно продержаться всего лишь год, — вздохнул Памфил. — Да даст мне для этого силы богиня!

После праздников в Афины явились послы из Мегары. Через них, ссылаясь на указ царя, изгнанники потребовали восстановления в правах и возмещения потерь, связанных с судебными преследованиями. Послам ответили, что по афинским законам решения судов не подлежат пересмотру, а ради изгнанников никто не собирается изменять конституцию. Получив отказ, изгнанники обратились за помощью к Антипатру. Но наместник не торопился ссориться с Афинами, он сам находился в сложном положении. Недавно Александр принял решение назначить на его место молодого полководца Кратера. Кратер с большим отрядом отпущенных домой воинов-ветеранов вскоре должен был прибыть в Македонию, и Антипатр, боясь сделать неверный шаг, старался пока по возможности не предпринимать ничего серьёзного.

Наступила осень и незаметно перешла в слякотную промозглую зиму, первую в афинской жизни Эпикура. Из Лампсака вернулся Тимократ, снова друзья собирались у Менандра или проводили вечера в компаниях его приятелей. Правда, философских споров стало меньше, Эпикур не поддерживал их, сказав, что хочет отдохнуть от философии. Теперь он читал историков — Геродота, Фукидида, Ксенофонта, Эфора... Менандр знал множество забавных случаев из жизни знаменитостей и украшал ими разговоры на исторические темы.

Могло показаться, что Эпикур действительно забросил философию, но это было не так. Напротив, никогда ещё его мысль не работала так напряжённо. Он начал писать. Эпикур никому не показывал написанного, не из страха перед насмешками, а потому что боялся спугнуть свои ещё не очень ясные мысли посторонним влиянием. Его записи состояли из небольших отрывков, не очень связанных, но подчинённых общей теме, которую он называл «Ценности» или «Приобретения и потери». Ему надо было выбраться из моря чужих рассуждений и мыслей, бушевавших вокруг, найти если не берег, то хотя бы небольшую твёрдую скалу, где можно было бы перевести дух и оглядеть окрестности.