Сергей Житомирский - Эпикур

— Это действительно так, — поддержал ученика Феофраст, с лица которого не сходило выражение готовности слушать и понимать. — Я составляю книгу «Мнения физиков» — изложение философских учений прошлого — и уже столкнулся с этим. Многих старых книг, с которых пишут более поздние авторы, нигде нет. Например, я уже два года безуспешно пытаюсь найти знаменитое сочинение Анаксимандра, боюсь, оно утеряно, и мы уже никогда не услышим голоса великого милетца.

— Следовало бы, — сказал Деметрий, — создать на средства государства большую библиотеку, которая занималась бы собиранием книг, всех, какие только существуют. Я думаю, Ликей был бы для этого подходящей основой.

— Скорее уж Академия, — отозвался на слова брата Гимерий. — Хотя бы потому, что она основана афинянином.

— Можно и не связывать библиотеку со школами, — возразил Деметрий.

— Прекрасная мысль, — засмеялся Гимерий. — В Афинах учреждается должность главного философа, на которую назначают по жребию!

— Ты зря смеёшься, Гимерий, — сказал Демосфен. — Предположение Деметрия заманчиво. Большая государственная библиотека, общеэллинское книгохранилище, — храм мудрости! Такое заведение прославило бы город и привлекло к нам лучших людей. К сожалению, сейчас с нашими доходами такую библиотеку мы не сможем ни собрать, ни поддерживать, даже если бы удалось убедить народ в её полезности.

Разговор коснулся недавних событий, и Феофраст сказал, что не ожидал от Александра, которого считал образованным человеком, такого варварского понятия о богах. Заспорили: верит ли сам царь в свою божественность или просто хочет распространить восточные обычаи обожествления монархов на Элладу?

— Знаешь, Демосфен, а мой друг Эпикур, которого я привёл, считает богов Аристотеля лишними довесками к его системе, — неожиданно заявил Менандр.

— Ещё один кусатель Аристотеля? — усмехнулся Демосфен, — Что же привело тебя к таким мыслям, если только Менандр не возвёл на тебя напраслину?

Эпикур метнул гневный взгляд в сторону Менандра и повернулся к оратору:

— Я говорил, что божественность светил у Аристотеля не совсем оправдана. Этому противоречит само постоянство их движений. Неужели нужен божественный разум, чтобы без конца повторять одно и то же? Может быть, он ввёл богов отчасти просто для приличия?

Феофраст наклонил голову:

— Твоё соображение не лишено остроумия, но, конечно, ты понял Аристотеля не до конца. Если придать сферам светил естественные вращения, возникнут трудности с передачей принудительных движений от перводвигателя к вещам подлунного мира. Кроме того, устранение божества превратило бы мир в бездушную машину. Учение Аристотеля, мой друг, это панцирь, его надо либо носить, либо сбросить целиком.

— Однако наш юный друг не одинок, — сказал Демосфен. — Иерофант тоже не пожелал разбираться в тонкостях физики и считает Аристотеля безбожником, хотя по понятным причинам не решается тронуть.

— Если даже сомневаешься в существовании богов, — вставил Гимерий, — лучше всё же почитать их, потому что они — единственная опора нравственности.

— Истины ради замечу, — отозвался Демосфен, — что ты подменяешь вопрос о существовании богов вопросом о пользе веры. Но вот интересно, — обернулся он к Эпикуру, — что по этому поводу думает молодёжь?

— Боги... — начал Эпикур, — они, конечно, есть, но не такие, каких описывает Гомер. Мне больше по душе мнение Эмпедокла о божестве, которое нечеловекоподобно, невидимо, неслышимо и неощутимо.

— Милый мой, — воскликнул Деметрий, — но ты лишил богов всех признаков существования! Может быть, оставишь хоть какой-нибудь без приставки «не»?

— Мне кажется, — Эпикур запнулся, выбирая подходящее слово, — что главным свойством богов является... сочувствие. Им нравится разделять с нами радость... Они прекрасны... бескорыстны... Они... мне трудно объяснить это словами.

— Интересные воззрения, — сказал Демосфен, — хотя, боюсь, Евримидонт их тоже не одобрит. С такими я ещё не встречался. Скажи, к какой школе ты принадлежишь?

— У меня своя школа, искателей счастья, — беспечно проговорил Менандр, вызвав всеобщий смех.

— Извините его, — попросил Эпикур, — он не нарочно. Пока, Демосфен, я обхожусь без школы. Что касается поисков счастья, то самый счастливый человек, какого я знаю, — это Диоген.

— Мой друг, — покачал головой Демосфен, — я понимаю твоё восхищение великим синопцем, но, по-моему, не стоит делать его образцом для подражания. Подумай, если все пойдут по его стопам, кто станет строить прекрасные здания, писать картины, устраивать спектакли? Ты думаешь, зря цари Македонии издавна приглашали к себе афинских мудрецов и поэтов? Думаешь, из прихоти Филипп сделал аттическое наречие официальным языком своего двора? Без этого, я думаю, ни он, ни Александр не добились бы таких успехов. Если за Диогеном двинутся всё, что останется от нашей славы, привлекающей в Афины тысячи людей? Можно не верить тому, что Аттика подарила миру земледелие, но не подлежит сомнению, что Афины дали Элладе первый образец государства с писаными законами. Неужели это ничего не стоит? Неужели наш путь пройден зря и нам следует превратиться в жалкую толпу полузверей, забывших, что такое искусство и образованность?

Праздники по поводу обожествления Александра подошли к концу в начале гамелиона, незадолго до восемнадцатилетия Эпикура. Едва они закончились, Ареопаг неожиданно объявил о завершении расследования по поводу пропавших денег Гарпала. Оно было начато полгода назад по предложению Демосфена, но шло так вяло, что о нём успели забыть. В быстром окончании дела видели нажим Антипатра, тем более что среди десяти обвиняемых, к изумлению афинян, оказались Демосфен и Филокл, тот самый стратег, который в своё время не впустил флот Гарпала в Пирей.

Гарпала уже не было в живых, в конце лета он был убит командиром своих наёмников Фиброном, считавшимся лучшим другом бывшего казначея. А похищенные богатства, стоившие жизни владельцу, продолжали сеять беды. Теперь их жертвой стала Кирена. Там после возвращения изгнанника началась смута, и одна из сторон пригласила Фиброна на помощь. Брошенные в костёр гражданской смуты деньги и войска Гарпала быстро превратили её в большую войну, сейчас уже охватившую всю Ливию.

Менандр, со слов отца, утверждал, что Демосфену угрожает серьёзная опасность и что никогда ещё его положение не было таким шатким. Антипатр пошёл на уступки, но требовал за это платы. Первым взносом было обожествление царя, вторым — изгнание Диогена, в качестве третьего наместник, очевидно, требовал удаления Демосфена. Кто-то, кажется Стратокл, подал мысль использовать для этого дело о деньгах Гарпала. Обстановка была благоприятной, потому что и противники Македонии во главе с Гипперидом не собирались защищать оратора. Напротив, Гипперид вызвался стать его обвинителем.