Александр Филимонов - Битва на Калке. Пока летит стрела

Двое дружинников уже схватили одного, близко стоящего к дыре. Новгородец — это был тот, с прямыми светлыми волосами — упирался, но его подвели к краю и толкнули. Он провалился вниз. Кажется — удачно, потому что сразу из дыры послышался глухой, но весёлый его голос:

— Ничего, братцы! Здесь жить можно! Места на всех хватит!

Он и ещё что-нибудь кричал бы товарищам по несчастью, но тут на него сверху сбросили второго, потом — третьего. Больше того новгородца слышно не было. Зато те, кто дожидался своей очереди, молчать не стали:

— Кровопиец! Не наелся ещё крови?

— Погоди! Всё тебе припомнится!

— Ярослав! С безоружными да связанными легче воевать? Собака ты!

— Мы не безымянные! Про нас знают! За каждого ответишь!

Они кричали, плевались, и у Ярослава задёргалось лицо. Кричавших оставалось всё меньше, а из-под земли, становясь всё громче, доносился приглушённый многоголосый стон. Некоторые из новгородцев не давали себя вести — шли сами. Возле края дыры, плюнув в князя, прыгали вниз. Связанных людей было уже навалено высоко, под крышу. Дружинники, стоявшие у дыры, покрикивали:

— Отползай давай! Освобождай место!

Наконец сбросили последнего. Он уже поместился с трудом. Стон из ямы теперь звучал слаженно и ровно — Ярослав был доволен. Проводив последнего новгородца взглядом, он повернулся к дружине:

— Досками заложите. А сверху — дёрном. Вдруг ночью дождик пойдёт? Их и не замочит.

Только двое, кажется, и засмеялись над княжеской шуткой. Остальные не засмеялись. Но не стали и возражать — тут же были принесены и доски, и яму закрыли, как велел Ярослав.

День завершился, ночь стояла. Начался этот день, правда, неудачей, но закончился хорошо. Ярослав Всеволодович чувствовал, что на душе немного полегчало.

Стон из погреба раздавался всю ночь. Но князь его не слышал. Он сходил-таки в баню, помылся, напарился и ушёл на женскую половину, где жили его девки. А эта часть дворца находилась от погреба достаточно далеко.

И следующим днём стон ещё был слышен, но уже слабее. Ярослав нарочно ходил туда, стоял возле погреба, прислушивался. Несколько раз ходил. Вечером ему даже показалось, что кто-то под землёй ещё жив. Но, может быть, только показалось — почудившийся звук был невнятен и непонятно откуда шёл. Возможно, и не из ямы вовсе.

Впрочем, у Ярослава появились и другие заботы, помимо расправ над ещё уцелевшими в других городах пленными новгородскими купцами. Со дня на день приходилось ожидать прихода князей-победителей и надо было придумать какую-то хитрость, какой-то ловкий ход, чтобы сохранить своё положение.

Великий князь Владимирский Юрий Всеволодович убежал с поля битвы, бросив всё и всех, как только увидел, что братьев нет рядом — ни Ярослава, ни Святослава. То, что Ярослав, ради которого и была затеяна эта война, спасался первым, возмутило великого князя едва ли не больше, чем разгром всего войска и даже собственной княжеской дружины.

С Юрием увязалось несколько человек из тех, кто находился с ним рядом в то время, когда лавина новгородской черни хлынула с холма и пошла сминать и теснить отборную суздальскую и владимирскую конницу — лучших из лучших. Уже порядочно отъехав от места побоища, великий князь опомнился и заметил попутчиков. Пришёл в гнев! Хотел было наброситься на них — гнать обратно, пусть там умирают с остальными! Но, на их счастье, догадались они захватить с собою запасных коней для великого князя. Сменные кони должны были ему понадобиться — а как управишься с ними без помощников? Он махнул рукой и позволил себя сопровождать.

Вспышка гнева вытеснила из головы дурной страх и прояснила ум. А когда шум и вопль проигранной битвы остался далеко позади и перестал быть слышен, вернулась способность размышлять.

Лучше бы она не возвращалась! Чем дальше отъезжал от поля своего позора Юрий Всеволодович, тем отчётливее понимал, какое случилось непоправимое несчастье. Всё, всё пропало!

Всё потеряно в один миг — власть, могущество, честь, сила, слава! Неужели всего этого можно так сразу лишиться? Всё это казалось ему неотделимой частью его самого, навечно принадлежащей, как телу человеческому принадлежат члены и душа. Но вот что получается: достаточно сделать один неверный шаг — и всё исчезает, словно ты шёл по жизни не как по широкой и прямой дороге, а словно по тоненькой ненадёжной жёрдочке над пропастью — и сам о том не ведал.

Теплился в душе лишь крохотный уголёк надежды: добраться бы до своего города, до Владимира, а там будет видно. Он ещё великий князь! Он не пустит никого в свой город, а потом что-нибудь придумает, всё образуется, грозу как-нибудь пронесёт мимо. И то, что сейчас леденит душу, пройдёт, забудется, как страшный сон, который снился в детстве.

Никуда не денешься — виноваты в случившемся были многие люди и разные обстоятельства, но самым главным виновником Юрию Всеволодовичу приходилось признавать себя. Константин был прав в споре за отцовский стол. Ему и Бог помогает. С самых пелёнок старший брат был преемником великого князя, готовил себя к Великому княжению. И не только он — вся земля знала: Константин станет ею править. И хотела этого! Отнять стол владимирский у старшего брата — значило отнять у него основу жизни.

Упиваясь своим положением, Юрий Всеволодович в глубине души всегда помнил, что торжество его словно имеет привкус неправедности, и, как ни скрывай этого за пышностью золотых одежд, всё равно этот привкус ощутим и понятен каждому — от крестьянина-смерда, что поклонится великому князю в ноги, а потом вслед ему хитро прищурится, до самого близкого человека, боярина Бориса Юрятича, в глазах которого, полных любви, порой появится на миг странное выражение не то жалости, не то сочувствия.

Появится? Нет, теперь уж не появится никогда! Полк Бориса, стоявший в середине войска, принял на себя удар грозной Мстиславовой дружины, возглавляемой самим Удалым. И последнее, что помнил Юрий о своём боярине, было его замешательство, когда разъярённый боем Мстислав Мстиславич, работая смертоносным своим топором направо и налево, наскочил прямо на Бориса Юрятича. И через миг того не стало видно, и не было видно больше нигде. Как теперь жить без такого друга, который был лучше брата родного?

Вскоре в пути произошло ещё одно несчастье — пал под Юрием Всеволодовичем конь. Перешёл вдруг на неуверенный, ныряющий шаг, потом и вовсе остановился и, едва дождавшись, пока хозяин слезет с седла, повалился набок, выбросил изо рта несколько клочьев пены, похрипел, дыша боками, и затих. А добрый был конь! Случай этот привёл Юрия в такое сумрачное состояние, что, пересев на другого коня, он больше думать ни о чём не мог — не получалось, словно окостенел весь.