Александр Филимонов - Битва на Калке. Пока летит стрела

Вот такая жизнь пошла у Ивана. И сам он переменился, под стать этой своей жизни. Стал в себе уверенный, раздался в плечах, приобрёл этакую хозяйственную походку, бороду отпустил, не давая ей, правда, вырасти лопатой, а раз в неделю, по субботам, заставлял жену Арину подстригать это новое украшение. Надо сказать, что пострижение бороды скоро превратилось у них в своеобразный семейный обряд, которого они оба, не признаваясь себе в том, ждали всю неделю. Само собой, каждый раз обряд этот заканчивался долгим милованием и ласками.

Вот и сейчас, вспомнив, что до субботы осталось всего ничего — два дня, считая с этим, Иван сладко потянулся всем телом, как только что проснувшийся. И почти сразу же со стороны Верхнего города донёсся первый колокольный удар. Вслед за ним сразу целая перезвонная россыпь раскатилась по киевским холмам. Эх, и хорошо же жить! Лето стоит тёплое, работа у Ивана есть, дома — порядок и полное согласие. Только бы война не случилась, вдруг подумал Иван. Только бы ничто не нарушило этой ладной жизни. Он и сам не мог бы сказать, почему ему в голову пришла мысль о возможности войны, когда её ничего вроде бы и не предвещало. Тут же захотелось отвлечь себя от тревожных дум.

— Ну вот, — произнёс он, обращаясь к работникам, — полдень пришёл, отдыхай, ребята!

Те уже несколько минут лишь делали вид, что работают, в ожидании обеда. Отложили в сторону орудия труда, разбрелись по кузне — та сразу приняла какой-то домашний вид.

Иван подозвал к себе старшего своего помощника, мужичка лет тридцати, низкорослого, щуплого, но весьма понимающего в кузнечном деле. На помощника можно было оставить всю кузню в случае непредвиденной отлучки, например, и быть спокойным за работу. Звали его торжественно; Дормидонт, и своим именем помощник явно гордился.

— Ну что, Дормидонт, пойду я домой, пообедаю, — сказал Иван, глядя на помощника в ожидании ежедневной своей забавы. — За меня остаёшься. Смотри тут, чтоб не баловались.

Дормидонт кивнул и немедленно начал будто раздуваться, увеличиваться в размерах, выпучивать глаза, обретая начальственный вес. Прямо смех да и только — до чего любит человек ощущать себя старшим над другими. Первый раз, увидев такое преображение помощника, Иван даже испугался — ну как, оставшись старшим на кузне, начнёт самоуправствовать, других загоняет и себя тоже? Потом понял, что для Дормидонта главным было это кратковременное чудо обретения власти, и с него этого было довольно. Сядет в уголке, раздувшись, и будет покрикивать на подчинённых, чтобы они тоже каждую минуту чувствовали, кто здесь старший. А вообще Дормидонт был мужик беззлобный и даже добрый, только глуповатый маленько.

Улыбаясь в усы, Иван вышел из кузни. Дорога к дому его всегда радовала, потому что проходила мимо зажиточных домов с резными наличниками вдоль берега Днепра, на котором в этот солнечный день особенно красиво смотрелись рыбацкие лодки и купеческие ладьи под холщовыми парусами. Город жил своей хлопотливой жизнью, и над ним разливался от главной звонницы Святой Софии и прочих церквей колокольный звон. Гусиные стада, пасомые местной ребятнёй, также вносили в городские звуки свой гогот, горделиво славящий этот день и красоту стольного города Киева, матери всех городов русских.

Вот и его дом показался — окружённый молодыми тополями, серебристые листья которых тихо трепетали под лёгким дуновением речного ветерка. Вон и Арина сидит на лавочке у ворот, всматривается, ждёт своего супруга, с раннего утра уже, наверное, соскучилась. Из окошек соседей высунулись бабы, старики у ворот прикрыли ладонями от солнца подслеповатые глаза, чтобы лучше видеть, как молодой кузнец будет здороваться с молодой женою. Ждали этого события, как ежедневного развлечения. Иван, чувствуя на себе внимательные соседские взгляды, степенно подошёл к Арине, она тоже повела себя соответственно: встала с лавки и поклонилась ему в пояс. Он отвечал ей хозяйским поклоном человека, уверенного в себе и в том, что супруга его сохранила в доме мир и согласие. Потом Арина, потупив взгляд, мелкими шажками отошла в сторону, как бы давая путь хозяину своему, но Иван нынче пребывал в столь приподнятом расположении духа, что решил созоровать — вдруг схватил Арину в охапку, крутанулся с ней на сильных ногах. Она испуганно и радостно взвизгнула, как маленькая девочка, забыв о своём почтенном положении, и крепко охватила руками мужнину шею. Так Иван и внёс её во двор, слыша сзади неодобрительный соседский ропот.

Закрыв за собой ворота, они с Ариной немножко дали себе воли, побаловавшись, как молодожёны, только недавно осознавшие радость от взаимного обладания. Ничего такого, чтобы слишком, но потормошили друг дружку, пощипались, посмеялись. На крыльце старая нянька удерживала близнецов Демьяна и Власия, которые, видя в родительских шалостях приглашение поиграть, рвались к отцу с матерью — устроить кучу малу. Пришлось Ивану на какое-то время оставить Арину, занявшись сыновьями. По очереди он подхватывал их на руки и подбрасывал вверх, удивляясь тому, как они быстро растут: ещё неделю назад не были столь увесистыми. Двор наполнился детскими криками и смехом. Наконец угомонились, и Иван направился к колодцу — умыться перед обедом. Как и всегда, возле колодца произошла небольшая перебранка, сыновья выясняли, кто из них будет поливать отцу из тяжёлой плошки. Пока Арина не взяла дело в свои руки. Иван долго умывался, фыркал и скрёб шею, освобождаясь от кузнечной копоти и пота, чувствуя, как с каждым плеском ледяной колодезной воды в него входит ещё какая-то дополнительная радость и ощущение полноты жизни.

За столом, помолившись перед едою, сидели тихо, но потом, когда насытились, стали разговаривать. В основном беседа шла о близнецах, которые неистощимы были на всякие шалости. Арина рассказывала мужу о том, чего они тут творили в течение дня, а Иван притворно хмурился и грозил сыновьям своей тяжёлой ложкой: вот, мол, доберусь я до вас!

— А тут ещё на Торгу говорили, что вроде война скоро будет, — вдруг сказала Арина.

Иван сразу перестал жевать, почувствовав, как мгновенно похолодел живот.

— Какая война ещё? Что ты говоришь, Аринушка?

— Такая война. Не знаю. Бабы говорили — половчин один прибежал из своей земли, вот он рассказывал. Может, и врали, я не любопытствовала.

— Половчин? — Иван немного успокоился. Половцев ему доводилось видеть, и они не произвели на него впечатления. Может, когда-то и были они угрозой для Киева, но теперь кончилось их время. Князья крепко побили их, отогнав в степи, за самый половецкий вал.

— Слушай ты больше всяких баб, — покровительственным тоном сказал Иван. — Натреплют языками. С половцами у нас теперь мир и согласие.