Евгений Иванов - Меткое московское слово

Пьер Иманс — поставщик восковых кукол для витрин.

Пелерай — поставщик парикмахерских инструментов.

Лятуш — поставщик локонов.

Эйх — брань, перенятая от немецких мастеров, по адресу клиентов, не дающих чаевых.

Ободрать — плохо выбрить.

Побрить до зубов — побрить так крепко, чтобы зубам было больно.

Феан — электрический прибор для сушки волос, фен.

Доставить двадцать четыре удовольствия — использовать всевозможные процедуры и тем увеличить доход магазинов.

Сделать кассу — то же.

Выставить — заставить произвести расход.

Болванки — манекен для хранения и натягивания париков.

Кум иль дупель, Дюппель Куммель — сорт ликера.

Павел Николаич — московский цирюльник Павел Николаевич Артемьев, разбогатевший от своего дела.

О быте старых столичных цирюльников и парикмахеров я получил интересные материалы в 1933 г. от одного из их представителей — маститого Павла Петровича Кожина-Дмитриева (по вывеске — Поля). Воспоминания его касаются 70-х гг. прошлого столетия и связаны с С.-Петербургом и Москвой.

Большой популярностью в те времена пользовался в С.-Петербурге фельдшер (цирюльник) Никандр Иванович Олимпиев, приехавший из Севастополя и открывший свое заведение близ Смольного института. К нему направляли для учения мальчиков-подростков, которые, пройдя тяжелую школу своего преподавателя, разбредались впоследствии по различным городам. Занимался Олимпиев преимущественно оперативным цирюльничеством: ставил сухие кровососные банки, пускал шнипером кровь, пользовал пиявками, рвал зубы. Об этих лечебных процедурах нужно сказать несколько слов. Цирюльничьи банки были стаканчиками с выпуклым, округленным дном, в котором имелось отверстие с краями, плотно затянутыми лайкой, которая снималась и, при надобности, вновь натягивалась. Сухие банки ставились просто: прикладывался стаканчик к телу, снималась лайка и цирюльник с силой губами втягивал в нее кожу, после чего вновь плотно прикрывал отверстие. «Отдув» наливался кровью, синел, и это считалось, как и сейчас, средством от простуды. Ставили такие банки чаще всего на спину — от десяти до двадцати пяти штук.

Кровососные банки представляли более сложную процедуру. Сначала наставлялась сухая банка, срывалась и на опухшее место накладывался «штуцер» с двенадцатью топориками, ударявшими одновременно при нажимании кнопки. Штуцером называлась металлическая квадратная коробка с пружиной внутри, механически приводившей в движение ряд острых ножичков, быстро появлявшихся и исчезавших в специальных отверстиях. На надрезы вновь наводилась банка, воздух из которой опять вытягивал или, как говорил Павел Петрович, насасывал губами цирюльник. Когда банка наполовину заполнялась кровью, операция считалась законченной. Были особые любители этой операции, лишенной основных правил гигиены, за исключением, впрочем, прикладывания водки или спирта к порезам.

Постоянными клиентами парикмахеров-фельдшеров были грузчики хлебоссыпных элеваторов, расположенных в С.-Петербурге на Калашниковой набережной, резиденции богатого купечества. Рабочие, изнурявшиеся от непосильной, тяжелой работы, когда не разгибалась от продолжительного ношения кулей поясница, обязательно заходили к цирюльнику и просили «пустить кровь». Банки не удовлетворяли их, и специалист прибегал к казавшемуся ему наиболее радикальным приему. Пациенту туго затягивали жгутом руку повыше локтя и ударом ножичка, так же как и в «штуцере», имевшем вид топорика, но носившем название «шнипера», надрезали сосуд. Из последнего била фонтаном струя крови, «принимавшаяся» помощником оператора в таз. В руку пациента давалась еще палка, которую он, усиленно шевеля большим пальцем, сжимал и тем увеличивал кровопускание. Весной, перед началом горячих сезонных работ, в цирюльнях обязательно появлялись почти все грузчики. Каждому из них выпускали от одного до трех фунтов крови, причем оператор брал каплю на ноготь и проверял на глазок ее клейкость и чистоту. Жидкая, прозрачная кровь давала основания прекратить операцию, густая и темная — продолжать. Цирюльники уверяли при этом, что от ношения тяжестей в пояснице образуются сгустки, которые они и удаляют описанным способом перед началом сезонного дела. После очищения на надрез накладывалась намоченная в воде тряпица и делалась примитивная перевязка. Брали за это лечение до шестидесяти копеек с человека, что при пропускной способности магазина в день до семидесяти человек давало сравнительно крупный доход.

Старые грузчики уверяли меня, что после значительной потери своей крови они приобретали к работе особую легкость и как бы молодели. «Рванье», или вырывание зубов, также было специальностью цирюльников. Жутко вспомнить о тех мучениях, которые причиняли эти операции несчастным клиентам. Для вырывания существовали «ключ», «козья ножка» и «щипцы с носиком», или «клюв». Передние рвались щипцами, боковые — «ключом», в помощь которому применялась еще «козья ножка».

«Ключ» представлял собой металлический стержень с вращающимся на конце, прикрепленным к шарниру, лапообразным крючком. Стержень этот был утвержден перпендикулярно к деревянной ручке, служившей для держания. Крючок надевался на коронку зуба и, с силой, одним движением, поворачивался внутри рта. Челюсть трещала, раздавался хруст, и зуб, в лучшем случае, выходил из своего места, в худшем — ломалась коронка, пациент кричал не своим голосом, и операция повторялась. Для избежания подобных неудач и применялась как универсальный прибор «козья ножка».

«Козья ножка» — крючок, загиб которого напоминал продолговатую выгнутую лопаточку. Вводился он между зубом и десной и движением руки цирюльника выковыривал первый. Соединение «ключа» с «ножкой» считалось универсальным методом. Тянули, нагибали и подковыривали в одно и то же время, изменяя в особо сложных случаях направление руки к внутренней стороне щеки.

Нечего говорить, что неудачных зубных операций было немало и в истории цирюльничьего лечения много страниц должно быть отведено вывихнутым челюстям, свернутым скулам и поломанным корням терпеливых пациентов.

Проще и чаще всего была «ставка пиявок». Ставили их и от запоя, и от сильного охмеления, и при ударе, и при приливе крови к голове, и при неспособности к учению. Чаще всего — за уши и к вискам, реже — к копчику и на спину. Лучшими пиявками или, как называли их в провинции, «водяными червячками», считались персидские, откуда и доставлялись громадными партиями. Привозили их в больших сосудах, выдерживали в чистой проточной воде и заставляли голодать. Некоторые специалисты, доходя до виртуозности, для того чтобы пиявки были «злее», сажали их перед употреблением в кислый хлебный квас (один из старых цирюльников образно назвал мне эту операцию «монашку постным накормить»).