Алла Бегунова - С любовью, верой и отвагой

— Присягу, однако, они давали русскому царю! — жёстко ответил Подъямпольский. — Наказывать их надо по законам военного времени!

— А что, разве кого-нибудь уже поймали? — удивился Чернявский.

— Нет, не поймали. Да и кого поймаешь при таком отступлении? Потому прошу вас, друзья мои, — командир выдержал значительную паузу, — быть трижды внимательными. Сберечь эскадрон для решительных действий — вот каков нынче ваш долг офицера...

Присоединив в Новогрудке к своим войскам 27-ю пехотную дивизию генерала Неверовского, Багратион повёл армию к местечку Николаев на верхнем Немане. Но тут стало известно, что корпус маршала Даву занял Вишнёво, а войска Жерома Бонапарта вступили в города Слоним и Зельву. Это грозило 2-й Западной армии окружением. Багратион тотчас переправился обратно на левый берег Немана и пошёл по дороге на юг, к местечку Мир, для того чтобы попытаться пробиться к Минску на соединение с 1-й Западной армией с другой стороны: через Кареличи — Ново-Свержень — Кайданово.

С каждым днём условия похода становились всё труднее и труднее. Наступила погода, жаркая до неправдоподобия. Обозы из-за усталости лошадей начали сильно отставать от полков. Выдача свежего хлеба и мяса заметно уменьшилась. Вино последний раз уланы получили 26 июня, когда 2-я Западная армия достигла Несвижа.

Но в ночь с 26-го на 27 июня в их лагере сыграли «генерал-марш», и литовские уланы вместе с другими кавалерийскими полками из отряда генерал-майора Васильчикова: Ахтырским гусарским и Киевским драгунским, а также 5-м Егерским полком — выступили из Ново-Сверженя обратно по дороге к местечку Мир, где казаки Платова завязали бой с авангардом французов.

Слыша канонаду, офицеры эскадрона полковника Скорульского радовались от души: наконец-то они побывают в деле! Но радость была недолгой. В атаку на польские уланские полки вместе с казаками ходили ахтырские гусары, киевские драгуны и лейб-эскадрон Литовского уланского полка. Ротмистру Подъямпольскому приказали быть в резерве.

Более четырёх часов стояли солдаты, ожидая сигнала к атаке, на огромном конопляном поле под палящими лучами июньского солнца. Сначала уланы сидели верхом, взяв пики в руки, потом им разрешили сойти с лошадей, а затем и вовсе сесть на землю, чтобы в тени под лошадьми укрыться от зноя. Все давно опустошили свои фляги и теперь страдали от жажды, хотя речка Мирянка была от них не очень далеко, в роще за полем.

Подъямпольский подъехал к Надежде, сидевшей, как и её солдаты, под лошадью на иссохшей земле.

— Александр, искупаться хочешь?

— Так точно, господин ротмистр! — Она встала перед командиром по стойке «смирно» на виду у своих солдат.

— Пусть четырнадцать человек из твоего взвода соберут по всему эскадрону пустые фляги и котелки. Пойдёшь с ними за водой к реке...

— А если сигнал к атаке?

— Значит, мы атакуем противника без тебя.

— Тогда я не пойду.

— Что за капризы, корнет? — склонившись к ней, тихо говорил он. — В сражении ещё побываешь. А пока — жара африканская. Мы пятый день в седле, спим не раздеваясь. Мужчинам это тяжело. Тебе — тяжелей подавно. Ступай на реку, освежись. Только смотри за нижними чинами. В лесу шмыгнут в кусты — оглянуться не успеешь...

Надежда не знала, нужно ли ей сейчас спорить с ротмистром, делать вид, что его намёк ей не понятен, возмущаться. Всё равно кто-то должен пойти за водой, люди просто погибают от зноя. Подъямпольский выбрал для этого из четырёх своих корнетов Александрова. Ясное дело, так он давал ей маленькую поблажку, но ведь командиру видней...

— Есть пойти за водой, господин ротмистр! — Она приложила руку к козырьку строевой шапки и после этого обернулась к солдатской шеренге: — Взво-од, слушай мою команду...

Сражение под Миром было успешным для российских войск. Они на два дня остановили продвижение вражеского авангарда и сильно потрепали бригаду польских улан. Генерал Турно, командовавший ею, был убит в бою. Немало польских всадников попало в плен. Потому офицеры эскадрона полковника Скорульского впервые увидели противника именно здесь, когда большую партию пленных, человек сто пятьдесят, казаки гнали по дороге в Несвиж для сдачи в штаб-квартиру 2-й Западной армии.

Вид их был ужасен. Многие шли без сапог и строевых шапок, в разорванных мундирах, без рубах. Заметив нескольких солдат в куртках с малиновыми воротниками и лацканами и такими же лампасами на панталонах, Надежда подумала, что они — из полка Станислава Цецерского, и спросила их об этом по-польски. Но солдаты были из 11-го Уланского и офицера по фамилии Цецерский не знали. Она подъехала к уряднику:

— Зачем вы их раздели?

— Это не мы, ваше благородие, — ответил он. — Мы одежду не отнимаем. Разве только сапоги, если у кого хорошие... Это они сами рубашки на себе изодрали на перевязку ран. У нас-то у самих для раненых корпии не хватает, а тут ещё французу отдай! [75] Ситуация описана в рапорте генерала Платова князю Багратиону от 28 июня 1812 г. ОПИ ГИМ, ф. 160, ед. хр. 182, л. 28.

По тем законам войны, которых придерживался полководец Суворов, о пленных следовало заботиться, снабжать их всем необходимым, лечить от ран. Но пока их колонна шла мимо русских полков, как-то не похоже было, что милость к бывшим неприятелям согревает сердца солдат. Наоборот, чувствовалось ожесточение против этих несчастных, для которых война уже закончилась.

Надежда вспоминала кампанию в Пруссии. Там такого не было. Может быть, потому, что и русские и французы воевали на чужой территории, не в своей стране. Теперь же наша армия отступала вглубь России, без боя отдавала противнику города и сёла. Наши полки начали испытывать трудности с провиантом и фуражом, повозок не хватало для собственных усталых солдат, не поспевавших за ротами и батальонами в этом суровом марше.

Дав двухдневный отдых изнурённым войскам у Несвижа, Багратион двинулся столь же быстро дальше, на Бобруйск. Литовские уланы по-прежнему оставались в отряде генерал-майора Васильчикова, который шёл в арьергарде армии, и столкнулись с неприятелем у местечка Романов. Здесь опять удалось задержать французов 2 июля, что позволило обозам всей армии, а также лазаретным повозкам с ранеными и больными свободной дорогой пройти к городу Мозырю. Ещё раз дрались они с наполеоновской армией у Салтановки.

Ритм отступления сделался более напряжённым. Войска шли теперь день и ночь, регулярно останавливаясь только на получасовые привалы. Готовить пищу на таких привалах было некогда. После лагеря под местечком Глузск в Минской губернии в полку разрешили выдавать солдатам сухари из неприкосновенного десятидневного запаса. Уланы их грызли на ходу, а на остановках сходили с лошадей, ложились на землю и засыпали.