Алла Бегунова - С любовью, верой и отвагой

Надежда при этом бодрствовала, облокотившись на седло. Она боялась ложиться, потому что однажды вот так легла и заснула в крестьянской хате и её потом не могли разбудить.

Солдаты прыскали ей в лицо водой, трясли за плечи, подносили к глазам зажжённую свечу. Решив, что их командир впал в беспамятство, они даже хотели раздеть корнета.

Подъямпольский, вовремя вызванный в третий взвод, не допустил этого. Он лишь приложил ладонь ко лбу Александрова, распростёртого на лавке, послушал его ровное дыхание и велел корнета сейчас не будить, а оставить возле него унтер-офицера, чтобы охранял его покой и потом проводил к полку, уходящему из деревни по лесной дороге.

Через три часа Надежда проснулась, вскочила на ноги и бессмысленным взглядом уставилась на своего унтера Кумачова:

— Где эскадрон?

— Ушёл, ваше благородие.

— Почему меня не разбудили?

— Господин ротмистр так приказать изволили. Мол, надо вам отдохнуть и вашей лошади — тоже. Тогда сами полк догоните. А мне при вас быть неотлучно и помогать, если понадобится...

Выходило, что Подъямпольский опять её пожалел. Но не желала Надежда нынче получать поблажки. Знала, что слабость припишут её полу, якобы не способному переносить испытания. Ей же хотелось доказать, что может она идти наравне со всеми и участвовать в небывалой схватке, где на весах Истории колебалась, с одной стороны, слава императора Наполеона, с другой — свобода её родной страны. Должно было теперь каждому честному россиянину положить на чашу сих невидимых весов свою лепту, отдать не задумываясь все: силы духовные и физические, здоровье, жизнь...

С тех пор она решила, что сон для неё опасен. Будет время — она когда-нибудь отоспится. А пока ей надо быть на ногах и смотреть за своим взводом. В походе колонну покинуть трудно, но на привале отойти от стоянки можно под благовидным предлогом. Воспользовавшись этим, за первую половину июля из полка совершили побег уже 38 нижних чинов [76] РГВИА, ф. 489, оп. 1, д. 2657, л. 98 — 99. «Рапорт Литовского уланского полка за июль 1812 г. Потери в нижних чинах: 66 человек бежавших, 22 человека пропавших без вести, 15 человек погибших». . Правда, в их эскадроне беглых было всего трое, и, слава Богу, не из её взвода.

Июльские ночи приносили войскам облегчение своей прохладой, но днём солнце палило немилосердно. В полках участились обмороки от солнечных ударов. Вчера у Надежды тоже упал с лошади человек. Это был Мелех, самый рослый и бравый солдат в её подразделении. После его попытки разжиться чужим добром в имении Цецерских Надежда относилась к нему с подозрением. Кажется, он догадывался об этом и всегда смотрел на командира виновато. Теперь с белым как полотно лицом Мелех лежал в тени деревьев за обочиной дороги. Однополчане уже расстегнули на нём куртку, развязали галстук, положили на лоб влажную тряпицу. Надо было дать болезному холодной воды, но её в полку не имели со вчерашнего дня. Надежда склонилась над солдатом. Жалко ей стало своего правофлангового. Сняв с шеи плоскую флягу на длинном ремне, она отвинтила крышку, плеснула водой на его лицо. Мелех открыл глаза.

— Ну что, братец, жив?

— Жив, ваше благородие.

— Выпей-ка. — Надежда отдала ему флягу.

— Премного благодарен, ваше благородие. — Он выпил её до дна, утёрся рукавом.

— Где твоя строевая шапка?

— К передней луке пристегнул.

— Зря, братец. Оттого с тобой и солнечный удар приключился, что голова была непокрыта. Теперь вставай. Надо догонять эскадрон...

Мелех с трудом взобрался на лошадь. Надежда ехала рядом с ним минут десять, пока не убедилась, что солдат вполне пришёл в себя.

— Воровать-то больше не будешь? — спросила она его.

— Никак нет, ваше благородие. Христом Богом клянусь! — Он перекрестился, преданно глядя ей в глаза. — А тогда бес попутал. Сам не знаю, как в ларь полез...

Земли новоявленного княжества Литовского давно кончились. 2-я Западная армия вступила в Смоленскую губернию. Конец её июльского бега был виден. С 21 числа этого месяца в Смоленске располагалась штаб-квартира 1-й Западной армии, где с нетерпением ждали князя Багратиона. Соединение войск становилось событием реальным. Стратегический расчёт Наполеона рухнул, и это было главным достижением русских в июле 1812 года.

Часа два дожидались мы приказания

под стенами крепости Смоленской;

наконец нам велено идти на неприятеля.

Жители города, видя нас проходящих в

порядке, устройстве, с геройскою осанкою

и уверенностью в своих силах, провожали

нас радостными восклицаниями; некоторые,

а особливо старики, беспрестанно повторяли:

«Помоги Бог! Помоги Бог...»

Лагерь для всей регулярной кавалерии 2-й Западной армии был устроен в Смоленском уезде при деревне Новая. В первый день после похода этот лагерь напоминал сонное царство. Надежда сама, забравшись в шалаш из сена, накрылась летней шинелью и проспала больше десяти часов кряду.

На второй день в лагерь пришли фуры с провизией и фуражом, собранными жителями Смоленской губернии для храброго российского войска. На бивуаках эскадронов заблистали огни костров, потянуло запахом солдатских щей и каши. Полки получили усиленную мясную порцию, пиво и водку для раздачи всем чинам.

На третий день в лагере стало так оживлённо, будто поход в семьсот вёрст был, но давно кончился. На бивуаке Литовского полка заиграла, собирая слушателей отовсюду, полковая музыка, которой всегда гордился Дмитрий Фёдорович Тутолмин. Но, увы, его самого уже не было с литовцами. Из-за болезни он оставил полк в середине июля. Его должность временно занимал прикомандированный к уланам в мае подполковник Новороссийского драгунского полка Штакельберг, человек совершенно незнакомый, малообщительный и грубый. Как-то совсем не подходил он к уютной, почти домашней атмосфере, царившей здесь.

Если литовские уланы развлекали товарищей по походу итальянской музыкой, то общество офицеров Ахтырского гусарского полка, бывшего с литовцами в боях под Миром, Романовом и Салтановкой, устроило для боевых друзей вечеринку в просторной полковой палатке, украшенной еловыми гирляндами и разноцветными флажками. Праздновали конец отступления и соединение двух армий.

Здесь Надежда, сидя за столом рядом с Подъямпольским и Чернявским, впервые увидела близко армейскую знаменитость — поэта и острослова Дениса Давыдова. Он был одет в коричневый, с золотыми шнурами, пуговицами и галунами, доломан Ахтырского полка. При вторжении Наполеона в Россию поэт покинул весьма приятную и выгодную должность генеральского адъютанта, доставившую ему за четыре года, с 1807-го по 1811-й, два новых чина и четыре награждения.