Алла Бегунова - С любовью, верой и отвагой

На исходе шестого часа утра 26 августа французские батареи открыли канонаду по Багратионовым флешам, что располагались левее деревни Семёновское. Около семи часов утра две вражеские дивизии двинулись в атаку на флеши, везя с собой тридцать пушек. После упорного боя флешь была захвачена ими, но потом вновь освобождена штыковой атакой гренадер графа Воронцова и пехотинцев из 27-й дивизии. Для преследования противника генерал-майор Сиверс отрядил ахтырских гусар и новороссийских драгун.

Литовские уланы вступили в бой чуть позже, в девять часов утра, когда французские солдаты снова захватили одну флешь, а русские гренадеры, защищавшие её, были почти все перебиты. Обскакав Семёновское справа, литовцы, ахтырцы и новороссийцы примчались к укреплениям, носившим имя Багратиона, встретились тут с лёгкой кавалерией генералов Бермана и Брюйера и скоро оттеснили её прочь.

Но это было лишь начало. До одиннадцати часов утра уланы ещё не раз являлись на флеши. Вместе с ними были пять конных орудий, огонь которых сильно способствовал отражению неприятеля. Надежда видела здесь то зелёные мундиры вюртембергских конноегерей Мюрата [80] Мюрат Иоахим-Наполеон ( 1777 — 1815) — маршал Франции, сподвижник Наполеона, в 1812 г. командовал резервным кавалерийским корпусом Великой армии. Военная энциклопедия. Изд-во Сытина. Т. 16. 500 — 501. , то тёмно-синие куртки с белыми воротниками солдат польского 6-го Уланского полка, то блестящие латы кирасир из корпуса генерала Нансути [81] Нансути Этьен-Антуан-Мари (1768 — 1815) — известный французский генерал, в 1812 г. — командир кавалерийской дивизии в корпусе Мюрата, участвовал в сражениях при Островне, Витебске, Смоленске, Бородине, где был ранен. (Военная энциклопедия. Изд-во Сытина. Т. 16. С. 528). .

Подъямпольский оказался не совсем прав. Сабли тут иногда звенели. Но постепенно их тонкий голос стал заглушать рёв орудий и треск ружейных залпов. Ядра, гранаты и картечь падали в шеренги сверху и валили всадников. Так было убито 26 человек в их полку и ранено 37. Ружейные пули по большей части попадали в строевых лошадей, которых погибло 78 голов. Ещё 24 человека и столько же лошадей пропали без вести при передвижениях от деревни к флешам и обратно. Из сражения Литовский полк вышел, имея в строю 378 человек и 339 лошадей [82] РГВИА, ф. 489,оп. 1, д. 2657, л. 115—117. «Рапорты Литовского уланского полка за 1812 г. Данные о потерях 26 августа и состав полка на 29 августа 1812 г.». .

Давно горело Семёновское. В нём рушились и оседали в огонь избы. По полю перед деревней носились табуны лошадей без всадников. У разрушенных укреплений имени Багратиона лежали горы бездыханных тел. От чёрного порохового дыма и чада пожаров над полем битвы поднялось плотное тёмное облако и закрыло солнце.

Полки 4-го кавкорпуса графа Сиверса стояли за оврагом у деревни Семёновское. Артиллерийская канонада продолжалась. Французы стреляли теперь по ним раскалёнными ядрами — брандкугелями, которые прочерчивали на тёмном небе алые дорожки. Как это ни странно, но Надежда была жива. Она видела живыми Подъямпольского, Чернявского, Семёна Торнезио, людей из своего взвода.

Вместе с ощущением продолжающейся жизни к ней вернулась и боль. Кость в голени точно пилили пилой, мышцы ныли. Усилием воли она заставляла себя не думать об этом и стояла на своём Зеланте, как и положено командиру, перед фронтом своего подразделения. Подъямпольский увидел её.

— Что с тобой, Александр? На тебе лица нет... Ступай сейчас же к лекарю!

— Слушаюсь, господин ротмистр! — Она попыталась освободить из стремени контуженую ногу, и это движение вызвало гримасу боли на её лице.

— Вот оно, твоё глупое упрямство! — крикнул, рассердившись, Подъямпольский. — Зачем я только послушал тебя... Теперь ты туда не доедешь. Ты упадёшь с лошади!.. Возьми себе сопровождающего из взвода и убирайся отсюда. Немедленно!

Везти командира в лазарет вызвался правофланговый Мелех. Но далеко они не уехали. Во-первых, уже смеркалось, а дороги Надежда не знала. Во-вторых, боль в ноге стала такой невыносимой, что ей пришлось сойти с лошади и некоторое время полежать на земле. По её просьбе Мелех нашёл у неё в чемодане, притороченном за задней лукой, маленькую флягу с ромом. По-братски они разделили этот напиток и заели его ржаным сухарём, который был у солдата. От рома сил как будто прибавилось и боль отступила.

Они добрались до деревни Князьково в сумерках, обошли её всю, просясь на ночлег, но их не пускали даже на порог. Дома были заполнены ранеными, и уланскому поручику места там не находилось. Оставалась одна изба — довольно большая, стоявшая почти у околицы. Не сразу решилась Надежда туда зайти.

Мелех успокаивал поручика Александрова. Он предлагал ночевать в поле, под лошадьми, привязав их к пикетным приколам, постелив на землю вальтрапы. Но у солдата был мундир из толстого отечественного невальцованного сукна и тёплая шинель, а у Надежды, по обычному её щегольству, — форменная куртка из английской ткани тончайшей выделки на подкладке из тафты да летняя шинель. Ночь делалась все холоднее, накрапывал дождь. У Надежды начинался сильный жар, боль в ноге изводила, не давала сосредоточиться. Однако мысль о том, что если она хочет остаться в живых, то ночевать в поле ей не нужно, уже всплыла из обрывочных видений в её мозгу и помогла собрать волю в кулак.

Надежда доковыляла до избы, рванула на себя дверь, оттолкнула человека, пытавшегося в сенях преградить ей дорогу, и остановилась лишь в горнице.

— Сюда нельзя! — Кто-то схватил её за плечо сзади. — Здесь ночуют только раненые штаб-офицеры! Уходите!

— А я — контуженый обер-офицер! — крикнула Надежда. — Мне тоже надо где-то провести ночь...

— Кто вы такой? — В глубине комнаты раздался голос, который она узнала бы из тысячи других голосов.

— Поручик Литовского уланского полка Александров, — ответила она спокойнее, пристально вглядываясь в темноту.

— Заходите. Здесь около печи найдётся место...

Спотыкаясь о лежащих на полулюдей, задевая коленями за лавки, где тоже были раненые, она стала пробираться к печи, белевшей в дальнем углу комнаты. Здесь Станкович схватил её за руки и усадил на скамью рядом с собой. Несколько минут они сидели прижавшись друг к другу и не могли вымолвить ни слова.

Затем он повернул к ней свою голову, плотно, почти до бровей, забинтованную белой повязкой, окровавленной на затылке, и спросил так, будто они виделись вчера:

— Где это вас контузило, Александров?

— В бою при Шевардине.

— А я ранен сегодня после двух часов дня за Центральной батареей. Схватились мы с французскими кирасирами. Едва они меня не зарубили, басурманы...

В эту минуту Надежде захотелось изо всех сил прижать к своей груди его буйную лихую головушку, потом осыпать его лицо поцелуями и зарыдать в голос от радости, что они увидались, от страха, что он ранен, от горя, что их новая разлука неизбежна. Но ничего этого здесь делать было нельзя. Ни вздоха, ни всхлипа не могла она себе позволить. Только слёзы покатились у неё по щекам, и он стал их вытирать своей горячей ладонью.