Зинаида Чиркова - Украденный трон

И Романовна покорялась желанию великого князя. Она уже давно знала, что её родная сестра Елизавета, Лизка [15] Воронцова Елизавета Романовна (1739 —1792) — фаворитка императора Петра III, в замужестве Полянская, муж — статский советник Александр Иванович Полянский. Сестра Е.Р. Дашковой. , иначе её и при дворе не звали, была в большом фаворе у великого князя.

Какая большая противоположность Екатерине, великой княгине!

Та умна, образованна, наполнена свежими, живыми идеями, всегда остроумна, весела, приветлива.

А Лизка — грубая, рябая, толстая. Лизка ругалась, как извозчик, напивалась вместе с великим князем, так же как и он, курила вонючую трубку, беспрестанно играла в кампи — игру несложную, но требующую много денег.

Столы для Петра всегда накрывались где-нибудь в палатках его генералов, в военных лагерях. Среди собеседников не было людей, способных сказать хоть одно нетяжеловесное слово. Беседа велась на немецком языке, который недолюбливала Романовна. Генералы из простых прусских унтер-офицеров, сыновья немецких и голштинских сапожников, подобострастно склонялись перед Петром, больше молчали, и потому на пирах у Петра скука смертная. Только и развлечения — напиться и орать, что ни попадя.

И Романовна старалась избегать обедов и приёмов великого князя. Интересные беседы, остроумные шутки, весёлые балы — всё это находилось у Екатерины. Не раз уже бросал на неё косые взгляды Пётр, а однажды и вовсе откровенно сказал Романовне:

— Дочь моя, помните, что разумнее и безопаснее иметь дело с такими простаками, как мы, чем с великими умниками, которые выбрасывают лимон, выжав из него сок [16] Он (великий князь Пётр) отвёл меня в сторону и сказал следующую фразу: «Дочь моя, помните...» — Великий князь был крёстным отцом Екатерины Дашковой, как она пишет в своих «Записках». .

Она побледнела тогда, поняв все скрытые пружины незадавшейся семейной жизни Екатерины и Петра, она не ожидала от него, грубого солдафона, такой проницательности.

Много лет пройдёт, прежде чем она поймёт справедливость этих слов.

Во всяком случае, Романовна зачастила к Екатерине. Ей казалось, что дружбу их ничто не разрушит, что они очень близки, что великая княгиня откровенна и чрезвычайно ласкова со своей молоденькой подругой.

— Что в городе? — спросила она старую няньку, только чтобы отвязаться от очередной чашки горького настоя.

Нянька будто ждала этого вопроса. Она уже весь вечер порывалась сказать что-то Романовне, но вовремя зажимала рот. И дождалась вопроса.

— Слышно, юродивая кричала...

Ответила нарочито равнодушным тоном, будто и говорить не хочет, так уж, от нечего делать.

Молодая княгиня встрепенулась под пуховиками. Юродивая никогда не кричала просто так, всегда в её словах был смысл, который позже считали пророчеством. Она давно знала Ксению, неряшливую, почти голую, бродившую по улицам города, сумасшедшую, как говорили. Но все её крики были либо к худу, либо к добру. Вот так же, лет семь назад, она кричала о великой крови. И началась война...

— Что, что? — забеспокоилась Романовна.

— А пеките блины, кричала... Пеките блины, — ещё более равнодушно сообщила нянька.

Екатерина Романовна откинулась на подушках. Блины обычно пекут на поминках, таков русский обычай.

Яснее ясного — будут похороны. И большие похороны, раз кричала юродивая. Значит, скоро отдаст Богу душу её крёстная мать — императрица Елизавета. Если уже не отдала. Ведь Шуваловы так старательно скрывают всё, что касается царицы...

— Нянька, одеваться. — Романовна рывком села на постели.

Её будто подменили. Решительно сжался небольшой рот, прояснели карие, широко расставленные глаза, матовым румянцем загорелись смуглые щёки. И вся она, небольшая, ладная, немного располневшая после родов, будто собралась, подтянулась, болезнь словно рукой сняло.

— Матушка, куда, по холоду, да болезная, — запричитала нянька.

— Пусть Кузьма закладывает Буланого, — быстро распоряжалась Романовна. Исчезла слабость, мнительность, беспокойство.

— Матушка, — ещё причитала нянька, но уже побежала, сурово передала распоряжение княгини и вернулась, неся в охапке нужную одежду. Ещё продолжала она причитать и уговаривать, а сама сметливо одевала княгиню, деловито шнуровала, обувала в тёплые сапоги.

За то и любила её Романовна. На словах вроде бы и противоречит, а на деле — проворней нет человека. Как будто читала мысли Романовны.

Поглядывая на молоденькую княгиню, нянька радовалась — куда и хворь девалась. Быстрая, решительная, расторопная — такой ей всегда хотелось видеть свою воспитанницу...

— Матушка, пощади, — голосила меж тем нянька, хитро заглядывая княгине в глаза, — не ровен час, князь Михайла вернётся, что я ему скажу, не уберегла...

Бухаясь в ноги, голосила, причитала, а сама продолжала деловито снаряжать Романовну.

Тёплые сапоги, тяжёлая жаркая шуба, пушистый платок всё равно не спасали от холода, промозглости. Ветер бил в лицо — щелей в карете хватало. Екатерина Романовна отодвинула занавеску с окошечка — по небу ходили, переваливаясь, белёсые световые столбы, словно гигантские свечи мироздания.

— Спаси, Господи, помилуй, — перекрестилась Романовна.

Она всё ещё плохо знала русский язык. Во дворце, в семье, где она жила, никогда не говорили по-русски. И хотя Романовна свободно читала и писала на четырёх языках, своим родным, русским, она не владела. При дворе было принято разговаривать по-французски, а уж если собиралась самая высшая знать — по-немецки.

Намучилась с русским Екатерина Романовна. Выйдя замуж за блестящего офицера князя Дашкова, три года назад она поехала в Москву, к свекрови, и была неприятно удивлена, узнав, что та, кроме как на русском, ни на каком другом языке не может общаться. Мать мужа сразу невзлюбила невестку, не умевшую даже отдать приказания на русском. И Романовне срочно пришлось засесть за свой родной язык. Благо, память ещё была свежа и молода. Теперь молилась она всегда по-русски...

С чем, собственно, едет она к великой княгине, что заставило её, одну из самых родовитых и богатых во всём русском царстве, подняться с постели больной и поспешить к немке, бывшей замужем за немцем же, Петром, ждавшим своей очереди занять русский трон? За будущими деньгами, положением, поместьями, склониться в поклоне перед будущей императрицей, облизать заранее блюдо, на котором будут подавать царские пироги?

Нет, об этом она и не думала... У неё было всё, что только может пожелать достаточно честолюбивая, самолюбивая и высокомерная душа. Прекрасный муж, блестящий офицер, в которого она, несмотря на свои восемнадцать лет и двоих детей, всё ещё была влюблена первой женской влюблённостью. Дворец в столице, поместья, загородные дома, дядя — канцлер империи, обширная родовитая родня, тонкое французско-немецкое воспитание. Природный ум, такт, грация, манеры — всё выдавало в княгине Дашковой женщину неординарную. Но было и ещё что-то, выделявшее её из толпы блестящей придворной камарильи, что придавало ей особое неповторимое обаяние.