Зинаида Чиркова - Украденный трон

Она высоко вскинула голову, распрямила ломившую спину и весело засмеялась. Смех зловеще прозвучал в мёртвой тишине зала.

— Спасибо, Сергей Александрович, — отсмеявшись, сказала Екатерина, — развлекли шуткой, очень смешно...

И тут она уловила одобрительный и твёрдый взгляд маленького большеногого принца. Он бросил его ей как спасательный круг...

— Государь, — шутливо обратился он к Петру, — да ведь я же подчинённый её величества, я на службе у неё, как же она может встать и пить стоя за моё здоровье?

И этот спокойный и шутливый тон на немецком языке вернул Петру разум.

— Ладно, — мрачно сказал он, — отставить. Слышь, Барятинский. Но этого, — он всё ещё злился, — этого удалить со двора, сослать в усадьбу...

— Ради такого дня, — снова по-немецки заговорил принц Жорж. Знал, что звуки немецкой речи успокаивают Петра, — надо простить всех, мир — сегодня мир, мир должен быть везде...

— Но она не встала перед славной Голштинией, — продолжал дуться Пётр.

— Дорогой племянник, Россия — великая страна, а моя и ваша Голштиния крохотное герцогство. Я не в обиде. Будьте и вы не в обиде. Разве можно сравнивать вашу державу, Россию, с моей крохотной Голштинией? Я — ваш солдат и солдат вашей жены, императрицы. Как могла она встать перед своим подчинённым? Она была права, дорогой племянник...

— Вечно она права, — злился, но уже отходил Пётр, — всегда она права, я отменяю свой приказ. Но Строганова — выслать в свою усадьбу!

Улыбка Елизаветы Воронцовой погасла. Ещё минуту назад она торжествовала победу, но нерешительность и трусливость её избранника опять отодвинули её мечты о царском престоле... Она отвернулась от Петра, всем своим видом выражая недовольство и презрение. Насупился и Воронцов. Он уже видел свою племянницу императрицей, себя, получающего громадные имения и великие суммы. Но нет, пока, видно, не время. Он посмотрел на Елизавету, взглядом приказал ей успокоить и развлечь императора. Она продолжала дуться.

Лёгкий говорок разрядил тишину, нависшую над залом, снова бесшумно задвигались слуги, посыпались шутки на дальнем конце стола, заиграла музыка. Всё потонуло в гуле и разноголосице огромного сборища людей, занятых едой, выпивкой, шутками и серьёзными разговорами посреди застолья...

Екатерина больше ничего не видела и не слышала. Она улыбалась, смеялась шуткам заменившего Строганова сановника, метала лучезарные взгляды в толпу разряженных людей, смело улыбалась Георгу, но тело её всё больше и больше просило отдыха. Она устала и нередко невпопад отвечала на шутки и остроты. Но у неё достало сил победно взглянуть на Елизавету, покрывшуюся красными пятнами и угрюмо глотавшую рюмку за рюмкой, она успела шепнуть проходившему мимо Никите Ивановичу Панину, что ждёт его у себя в Петергофе. Ласковое слово находилось у неё для всех, кто проходил мимо неё или стоял возле.

Но она устала от всего, ей хотелось вытянуть опухшие ноги, хотелось плакать в подушку. Еле сдерживая себя, она преодолевала свою усталость и боль, держалась как ни в чём не бывало и когда уже отчаялась уехать с обеда, Пётр встал и вышел из зала, никого не предупредив, как всегда пьяный, с заплетающимися языком и ногами, выкрикивающий похабные словечки по-немецки и по-русски.

Толпа сановников последовала за ним, принц Жорж держался поблизости, середина буквы «П» опустела, и Екатерина жестом подозвала своих приближённых. Откланявшись столу, она последовала за Петром. Ей хотелось тут же упасть на какую-нибудь постель и громко кричать от тоски, боли, отчаяния и злости, от невыносимой усталости и апатии, от боли в ногах и животе, но она, взнуздав себя, как боевой конь, с улыбкой прошла сквозь строй жадно взирающих на неё сановников, её врагов и её друзей, выпрямив спину и подобрав живот.

Лёжа в постели, с наслаждением вытянув ноги, Екатерина не переставала злобно думать о Петре. Глуп, но ищет, ищет пути избавления от неё, императрицы. Давит на неё Воронцов, действует через Елизавету. Хорошо, сегодня принц Жорж выступил за неё, показал этому дураку, что обвинения его беспочвенны, что Екатерина не нарушила никаких правил этикета и ничем не выразила неуважения к проклятой Голштинии. А что будет завтра? Она усмехнулась. Да если бы Пётр узнал, что его жена родила, — вот была бы веская причина лишить её трона, упечь в дали отдалённые. Но ей пока явственно везло. Никто не узнал о её беременности, кроме двух-трёх самых преданных ей людей. Она не послала известить о родах даже отца ребёнка, Григория Орлова. Едва акушерка управилась со своим делом — перевязала пуповину крупному белобрысому мальчишке, обмыла его красное тельце в тазу с тёплой водой и запеленала, Екатерина уже распорядилась пригласить к себе молодого князя Фёдора Барятинского. Она знала — князь её не выдаст — давно уже приголубила его, давно вела тайные с ним разговоры.

Она вспомнила, как изумился этот молодой офицер.

Белёсая мгла белой ночи заглядывала в окна, и огни свечей едва освещали спальню.

— Я посылала за вами, князь, — говорила Екатерина, — знаю, что недавно вы потеряли ребёнка, ваша жена страдает и молится. Прошу вас принять это в дар от меня, дать ему своё имя и вырастить как собственного сына...

Князь Барятинский увидел маленькую корзину, слегка прикрытую шёлковым одеяльцем...

— Надеюсь, вы всё сохраните в тайне, — многозначительно промолвила Екатерина. — Я в долгу не останусь...

Она протянула ему мешочек с золотыми монетами.

— На зубок, — сказала она улыбаясь. — Тут ровно пятьдесят тысяч. Озаботьтесь, чтоб никто не видел...

Князь всё ещё в изумлении и страхе успел только вымолвить:

— Кто ж мать?

Екатерина с улыбкой, молча погрозила ему пальцем.

— Сохраню всё в тайне, — торжественно поклялся Фёдор, взял корзину с ребёнком и вышел из спальни, провожаемый Шаргородской...

— Каменная баба, — бормотал он по дороге. Ему всё ещё не верилось, что это ребёнок Екатерины.

— Прости меня, сынок, — прошептала Екатерина и провалилась в беспамятство...

Некому и незачем рассказывать о том, что мучило, угнетало, о бедах и заботах. Она знала, Григорий сидит под домашним арестом — адъютант Петра Перфильев сторожит Григория.

Очнувшись, она вспомнила, что даже княгиня Дашкова на этом позорном для Екатерины обеде не подошла к ней, не ободрила — испугалась или ждала милостей от сестры? Никто не проводил её в этот раз, ни Разумовский, с которым она так дружна и откровенна, ни Панин, воспитатель цесаревича и большой её друг и почитатель. Никто не последовал за ней — затаились, притихли. Что ж, если надо, она вынесет одна всю кару, положенную ей, если надо, пойдёт в монастырь, и в каторгу, и на смерть пойдёт прямо, гордо и свободно. Она знала цену придворным льстецам и друзьям — предадут в любой миг, спасая собственные шкуры. Знала, что преданны ей пока по-настоящему только Григорий и его братья, на них одних она могла положиться. Да и то потому, что Григорий и его братья видели в мечтах место у трона в России, которое удалось бы занять им благодаря ей, не любимой мужем императрице...