Елена Катерли - Некрасов

— Сыта — вот и не тронула, — сказал Николай Алексеевич. — А человек никогда сыт не бывает.

— Зачем вы напускаете на себя злость? — живо спросил Толстой, схватив Некрасова за локоть. — Зачем вы берете пример с тех, у кого, кроме злости, ничего за душой нет? Вы поддаетесь моде на желчность, а желчность это не нормальное состояние, а болезнь.

Толстой с досады толкнул ногой привязанную к мосткам лодку, так что она зачерпнула бортом воду, и продолжал, искоса посмотрев на Некрасова.

— Не знаю, когда вам верить, — когда вы повторяете гадкие слова, перехватив их с чужого, тоненького, неприятного голоска, или когда вы сами говорите: «замолкни, Муза мести и печали!» Я предпочитаю верить вам лично, вашим стихам, особенно этим, которые я очень люблю. Он вскочил и начал во весь голос читать:

Он медленно отчеканивал каждое слово. Некрасов слушал, опустив голову, и насмешливая улыбка кривила его губы.

— Хватит, хватит, Лев Николаевич. Нехорошо упрекать человека в его слабостях, а стихи эти написаны именно в минуту слабости. Я бы почитал вам кусочки из поэмы, которые мне цензура печатать не дает, только не сейчас, а то вон идет Авдотья Яковлевна со своими племянницами. Если вы не хотите оказаться в дамском обществе — нам надобно удирать.

— Предпочитаю удрать. И не потому, что боюсь дамского общества, а потому, что чувствую, что Авдотья Яковлевна ко мне весьма не расположена, — сказал Толстой.

Он церемонно раскланялся с Панаевой и с присевшими перед ним девочками.

Авдотья Яковлевна загородилась от солнца большим ярко-желтым зонтиком, который, как подсолнух, раскачивался над ее красивой, гладко зачесанной головой.

— Вы приказали подать пораньше вашу коляску, граф, — сказала она, протягивая ему руку, — так она давно готова. Прощаюсь с вами здесь, потому что обещала девочкам поехать с ними на лодке.

— Всего хорошего, — сказал Толстой. — Благодарю вас за ваше гостеприимство и прошу простить меня за хлопоты, которые я вам принес.

— Охотно прощаю, тем более, что они были невелики… Девочки, мы возьмем вон ту, крайнюю лодку… Прощайте.

Она быстро пошла по мосткам, аккуратно подбирая свое белое, нарядное платье. Некрасов, улыбаясь, смотрел ей вслед. Толстой тоже следил за ней глазами, — он, видимо, хотел что-то сказать, но, кинув взгляд на улыбавшегося Некрасова, смолчал и пошел с пляжа. По дороге они не продолжали своего разговора, и Толстой, только усевшись в коляску и пожимая руку провожавшему его Некрасову, сказал:

— Мы с вами еще поспорим, Николай Алексеевич, хотя бы в письмах. А лучше — приезжайте ко мне в Ясную Поляну, будем ходить на охоту, бить дупелей и разговаривать о жизни. Приедете?

— Обязательно, — сказал Некрасов. — Наш с вами разговор еще не кончен. Мы с вами, я думаю, будем друзьями.

Коляска тронулась, и Толстой, помахав рукой, откинулся на спинку и запахнул плащ. Николай Алексеевич посмотрел ему вслед и пошел к себе в комнату.

Вечером после ужина, когда девочки ушли спать, Авдотья Яковлевна завела разговор о Толстом.

— Что вам за охота приваживать к дому каждого нового автора? Ну чего вы, например, нянчитесь с этим офицером? Он талантлив, я с этим не спорю, пусть его литературные таланты украшают «Современник», а в дом-то зачем его вводить?

Она энергично смахнула со стола несуществующие крошки и начала без нужды оправлять скатерть. Она не любила Толстого: его решительные выпады против Жорж Занд, поклонницей которой она была, несколько высокомерное отношение к Чернышевскому, — все это выводило ее из себя.

— И так не дом, а проходной двор какой-то, литературное подворье. Да пусть хоть бы в городе, а то и на даче покоя не дают.

— Толстой, кажется, не очень докучал тебе своим присутствием, — примирительным тоном сказал Панаев. — Всю неделю из своей комнаты не вылезал. Или, может, ты этим и обижена, что внимания должного тебе не оказывал?

— Ах, оставь, пожалуйста, свое остроумие. Очень мне нужно его внимание. Какой-то нескладный урод, да еще с самомнением.

— Вы кривите душой, нападая на внешность Толстого, — вмешался в разговор Некрасов. — Он не красив, но лицо у него приятнейшее, энергическое и вместе с тем мягкое, благодушное. И потом — он очень талантлив. Он спорил с вами больше из упрямства, по причине молодого задора, а для русской литературы он уже много сделал и сделает еще больше. Он понимает, что в нашем отечестве роль писателя есть прежде всего роль заступника за безгласных и приниженных. Толстой таким писателем останется — я в этом уверен.

Некрасов замолчал, досадуя на свое многословие. Стоило тратить красноречие: Панаев давно не слушает, а дремлет, а Авдотью Яковлевну все равно не убедишь. Он встал и потянулся.

— Пойду спать, — и вам советую, сегодня все рано поднялись. А завтра пойдем в лес — говорят, малина поспела.

Он ушел в дом, и Авдотья Яковлевна внимательно посмотрела ему вслед. Оглянется в дверях или нет? Не оглянулся, медленно закрыл за собой дверь, и слышно было, как распахнул окно в своей комнате. Иван Иванович, сонно пожелав спокойной ночи, тоже ушел к себе. Она осталась одна, набросила шаль на плечи и спустилась в сад. В саду было тихо и прохладно; она долго бродила по дорожкам, досадуя на себя за откровенно высказанные мысли.

— Разве мало у нас и без того бывало ссор? — упрекала она себя мысленно. — Только еще не хватало — начинать их опять из-за Толстого. И так у нас отношения натянутые, а что мне останется, если он совсем от меня отойдет?

Она посмотрела на освещенное окно некрасовской комнаты. Конечно, он сидит дома, а она бродит тут одна!

Стало вдруг очень обидно за себя, и она неожиданно всхлипнула. Но сразу же вытерла глаза, обругав себя мысленно бабой и тряпкой, и пошла домой. Проходя по коридору мимо комнаты Некрасова, заметила полоску света над дверью и замедлила на минутку шаг.

— Зайти? — Нет, не зайду, — подумала и тут же тихонько стукнула согнутым пальцем в дверь. Дверь распахнулась — и на пороге появился полураздетый, встрепанный Некрасов. За его спиной она увидела свечу на столе и разбросанную бумагу.

— Работаете? — спросила она равнодушным голосом.

— Нет, тебя жду, — ответил он, взяв ее за руки. — Пришла все-таки, милая, а я уж думал, что ты совсем от меня отказалась.

Он обнял ее покорно склонившуюся голову, притянул к себе на грудь и закрыл дверь.

В городе настроение было тревожное, и слухи о самых мрачных происшествиях ежедневно доходили на дачу. Говорили о пожаре около Думы, на котором погибло двенадцать человек, о том, что на Неве, около Охты, потонул пароход, шедший из Шлиссельбурга; потонул потому, что шкипер был пьян, не зажег фонарей и наткнулся на другое судно. Погибло много пассажиров, и среди них — почтенные и уважаемые в городе люди.