Елена Катерли - Некрасов

Но главной темой разговоров было освобождение крестьян. Без конца повторяли, обсуждали и расшифровывали фразу царя, сказанную еще в прошлом году: «Лучше отменить крепостное право сверху, чем дожидаться того времени, когда оно само начнет отменяться снизу». Говорили, что это время уже настало, что мужики во многих губерниях бунтуют, что ополченцы, вернувшиеся с войны, требуют земли и воли, будто бы обещанных им перед мобилизацией.

Казалось, призрак Пугачева появлялся то в одной, то в другой губернии. Говорили о том, что в Малороссии разоренные войной мужики и бывшие ополченцы убили многих помещиков и сельских старшин, разгромили несколько поместий и отказались повиноваться местным властям. В одну только Киевскую губернию для расправы с бунтарями послали батальон пехоты, шестнадцать эскадронов кавалерии, саперов и даже артиллерию. Говорили, что правительство весьма озабочено всем этим и что освобождение крестьян будет объявлено в самом непродолжительном времени.

Все эти слухи привозили на дачу и слуга Василий, и повар, ездивший в город на рынок, и сотрудники «Современника», и Иван Иванович. Некрасов выслушивал их недоверчиво. Сам он в город не ездил, по ночам сидел за работой, и утром из его комнаты выметали груды окурков и порванной бумаги.

Однажды вечером Иван Иванович вернулся из города крайне возбужденный и напичканный по самое горло новостями: в столице праздновалось бракосочетание великой княжны Ольги Федоровны и по этому случаю торжества и увеселения шли подряд несколько дней. Иван Иванович, к его большому огорчению, не мог, разумеется, попасть на бал в Зимний дворец, но все доступные зрелища посещал непременно.

— Вы бы видели, как разукрашен город! — рассказывал он, развалясь в качалке на веранде. — От дебаркадера Петергофской железной дороги и до Зимнего дворца все улицы убраны разноцветными щитами, флагами, гирляндами цветов. С балконов и с окон домов свисают ковры, словом, невозможно узнать наш серый Петербург. А Невский! Он особенно великолепен! Бракосочетание было третьего дня, а вчера — парадный спектакль в Большом театре. На это стоило посмотреть!

— А на что именно стоило посмотреть? — угрюмо спросил Некрасов.

— Ну, прекрасно были разыграны сцены из «Жизели»… Но главное — публика! Какой блеск, какое великолепие! Военные и гражданские чиновники — в полной форме, дамы в головокружительных туалетах, сияющие брильянтами. Когда царь и вдовствующая императрица подвели, как говорится, высоконареченных к перилам ложи, все так закричали ура, что впору целому полку солдат.

— Сколько шума по поводу того, что еще одна девица легла в постель с мужчиной, — проворчал Некрасов.

— Ах, оставь, она, право, очень мила. И на ней было прелестное платье! Представь себе, Дуся, бледно-розовое, вот отсюда пять воланов из кружев, а на шее — замечательные брильянты. Празднества еще не кончились: через два дня бал в большом Петергофском дворце, а в нижнем и в верхнем садах — гулянье, фейерверки, иллюминация, двенадцать оркестров полковой музыки.

— Этого еще не доставало! Придется и отсюда бежать! — воскликнул Некрасов. — Уеду на охоту — подальше от торжеств. Завтра же уеду, давно собирался.

На другой день с утра начались суета и сборы. Он сам чистил ружье, проверял запасы пороха и дроби, чинил ягдташ и охотничью сумку. Два часа все в доме искали какой-то затерявшийся, но совершенно необходимый нож; повар готовил огромный запас провианта; встревоженные собаки с лаем носились по саду и грызлись на веранде.

В последнюю минуту Авдотья Яковлевна тоже решила ехать, но Некрасов посмотрел на нее так кисло, что она покраснела от негодования и ушла к себе, хлопнув дверью. Николай Алексеевич вздохнул с досадой, — ну вот, наладившийся мир дал трещину из-за пустяка.

Наконец, все было готово, и тарантас подан. Некрасов, проходя через цветник, покосился на окно Авдотьи Яковлевны, — оно было закрыто, белые шторы опущены.

— Авдотья Яковлевна! — крикнул он заискивающим голосом, — до свиданья, я уехал.

Белая штора не шевелилась, зато из окна в мезонине высунулась голова Ивана Ивановича.

— Уже готов? Ну, поезжай, будь здоров, удачной охоты, ни пуха, ни пера.

— Иван Иванович! — в ужасе закричал Некрасов. — Ну что ты мне всю охоту портишь! Тысячу раз я просил тебя не желать мне удачи!

Он быстро пошел к тарантасу, вскочил в него, лошади с места взяли хорошей рысью. Василий, сидя на козлах, крепко прижал к себе погребец; переходившие дорогу гуси с гоготаньем шлепнулись в канаву. Дача исчезла из глаз, все осталось позади.

Ну вот и уехал… Можно думать об охоте, о том, где придется ночевать, какова окажется в поле новая собака, доедут ли засветло, будет ли погода удачной. Некрасов вспомнил, что у мужика, который прошлый раз водил его на охоту, было много ребят — белоголовых, чумазых, с интересом и ужасом смотревших на барина.

— Василий, — окликнул он, — ты не знаешь, положили нам конфет?

— Конфеты-с в маленькой корзине сверху, — ответил Василий. — Авдотья Яковлевна сами их укладывали. И орехов целый тюрюк. Прикажете достать?

— Нет, не надо, разве только ты орехов захотел?

— Орехи — детское баловство, — обидчиво ответил Василий. — Я их не кушаю.

— Ну, не кушаешь, и не надо, а я и рад бы кушать, да в горле у меня от них першит. Придется нам с тобой угощать кого-нибудь орехами.

— Да уж известно, домой не повезем…

Тарантас, подпрыгивая, катился лесом по мягкой проселочной дороге. Глубокие колдобины с грязью на каждом шагу преграждали путь. Лошади осторожно переходили их; иногда приходилось сворачивать в лес, и тогда колеса утопали в легком мху или тарахтели по толстым, узловатым корням. Ехали шагом, и слепни упрямой назойливой тучей кружились над спинами лошадей. Василий длинной березовой веткой тщетно пытался их отгонять, но они не отставали, только лошади испуганно дергались, прижимали уши.

Некрасову надоело сидеть в тарантасе; он вылез и пошел рядом с дорогой по узенькой тропинке, сшибая ногой ярко-красные мухоморы и белые осклизлые поганки. Он нагнулся за большим крепким боровиком и долго нес его в руках, с удовольствием нюхая коричневую прохладную шляпку. Василий тоже соскочил с козел, он нашел заросли лесной малины, сделал туесок из бересты и набрал в него темных душистых ягод.

Но вот дорога раздвинулась, стала шире и суше, между деревьями засветились просветы. Некрасов и Василий уселись в тарантас и выехали в поле. Широкое, бескрайное, с небольшими пригорками, оно расстилалось впереди; легкая пыль клубилась за колесами; маленькие, тяжелые пичуги вылетали чуть не из-под ног лошадей и комками падали в рожь.

Сумерки начали спускаться, в потемневшем небе вспыхнули первые звезды, и луна медленно выплыла из-за горизонта. Лошади шли ровной хорошей рысью, прохладный воздух ласкал лицо.