Нина Молева - Привенчанная цесаревна. Анна Петровна

— Видишь, барон, сам не знал, что так скоро мне запонадобишься.

— Я весь к вашим услугам, государь.

— Книжечку Нейгебауэра видал?

— К величайшему моему сожалению, ваше величество.

— Сожалеть уже нечего. Обезвредить мне её по возможности надо. Люди учёные, офицеры, солдаты опытные державе нужны, а кто после такого пасквиля сюда поедет. Охотников не найдётся.

— Не так всё плохо обстоит, ваше величество. Европа полна подобных взаимных пасквилей...

— Значит, и средства какие против них есть?

— Есть, конечно, ваше величество. Едва ли не лучшее — издать опровержение на положения господина Нейгебауэра. Обвинить его во лжи и клевете. Раскрыть неприглядные стороны его собственной жизни в России. Это может быть пьянство, распутная жизнь, воровство, в конце концов. О, не смотрите на меня так, государь, всякое действие рождает противодействие. Такова жизнь, нравится нам это или нет.

— А где же охотника книжку такую сочинить найти?

— Его не надо искать, ваше величество, он перед вами.

— Возьмёшься, барон?

— Почему же нет? Я состою на службе у вас, государь. Но если хотите большого успеха в нашем предприятии, следует выпустить ещё одно сочинение — в поддержку.

— Кого же возьмёшь себе в поддержку?

— Опять-таки самого себя, ваше величество. Одно сочинение может выйти под моим собственным именем, второе — под вымышленным. Это может быть даже вполне реальный человек, которому придётся заплатить за его имя. Как принято во всех цивилизованных странах.

— Никак новости у тебя какие, Варварушка. Раскраснелась вся, сама не своя.

— Да уж не знаю, как и сказать, государыня-царевна. Девки-сороки на хвосте принесли. То ли верить, то ли нет.

— И где ж эти сороки побывать успели?

— Да всего-то, государыня царевна, до Лефортовой слободы съездили — сама ж велела аграманту на шубейку достать, а у нас весь вышел.

— Насчёт аграманту верно, а ещё что.

— Мимо дому Анны Ивановны проходили. Веришь, государыня, таково-то им любопытно показалося: опять у крыльца карета посланникова стоит — ровно привязал её там кто на веки вечные.

— Час-то который был?

— С утра пораньше, государыня, когда добрые люди ещё кофий пьют аль и вовсе в постели нежутся. И кучера, государыня, нету. Видно, в доме давно. Лошадей попонами прикрыл и, поди, чаи гоняет.

— Попонами, говоришь?

— То-то и оно, государыня царевна. И лошади вроде как дремлют, а торбы у них привязаны.

— Ишь ты, прокурат какой, этот граф прусской. То ли чего через Анну Ивановну добиться собирается...

— То ли, государыня царевна, от самой Анны Ивановны чего уже добился.

— А что в прошлый-то раз было?

— Это недели три назад-то? Семён из слободы на ночь глядя ворочался. Позднёхонько. Уж во всех домах свет погасили. А во дворе Анны Ивановны карета посланникова. И тоже без лакеев, без кучера. И в окнах свет.

— Может, гости припозднились.

— Гости, государыня царевна! Когда свет-то не во всех окнах, а в двух только на втором этаже. Семён даже лошадей придержал — присмотреться, в каком бы это покое.

— Сестре-то Дарье говорила?

— А как же, государыня царевна! Любопытно ведь.

— И сегодня тоже?

— Сегодня не успела ещё.

— И не говори. Ни словечка никому не говори, Варварушка. Добра из этого для тебя же первой нипочём не будет. Мне скажешь, пусть промеж нас всё и остаётся.

— Поняла, государыня царевна. Только вот государь...

— Со стороны, хочешь сказать, узнает. Тем хуже для того, кто каким словом подозрительным об Анне Ивановне обмолвится.

— А может, государыня царевна, поразведать побольше? На всякий-то случай. Всякие ведь разговоры ходят, не мне вам пересказывать. Чуть что не царицей иные иноземцы Анну Ивановну видят.

— Да ты что, Варварушка, несёшь без колёс. Как только подумать такое могла!

— Не я подумала — людишки болтают. Слободские. Им на каждый день оно виднее.

— Им виднее, а нам, слава тебе Господи, не видно. Забыла пословицу: от дурной птицы дурные вести. Государь сам разберётся.

— А если поздно будет? А если прознает Пётр Алексеевич, что сведомы мы были разговоров-то слободских, тогда, государыня царевна, как быть? Страшен государь наш во гневе, ой, страшен!

— Пугать-то ты меня не пугай. А дознаться до правды, может, и не мешало бы.

— Ведь нужды нет, государыня царевна, самой-то братца огорчать. Другим ненароком подсказать можно. И государю стыда не будет, и птица дурная в ваш дворец не залетит.

— Что ж, Варвара, дознавайся. Не хочу, чтобы братцу позор от немки проклятой был.

— О чём и речь, государыня царевна. Да вы себя не тревожьте. Время не торопит. Мы потихоньку, полегоньку всё и разведаем. Может, и впрямь видимость одна. Всяко бывает.

Господи, так сердце порой и сжимается, на сестёр Арсеньевых глядючи. Только, кажется, своим Данилычем и живут, только о нём и толкуют. Слова насмешливого сказать не позволят — все писем ждут, все подарки готовят.

Какие такие у сирот деньги — во всём ужиматься надобно. Так нет, что ни есть, всё на Данилыча тратят. То о штанах толк идёт. Мерку припасли, лишь бы портной потрафил. Мастерская царицына палата им плоха. Кого-то в слободе сыскали. К себе зазывают, кажется, каждую пуговку обсуждают.

Другие бы сказали, непристойно девицам. А им нужды нет. Ни на кого не смотрят. Никаких сплетен не слушают.

Отписал им Данилыч, что потрафили со штанами, за камзол схватилися. Дарьюшка ещё жмётся, а Варвара бойкая: и совету попросит, и мелочи всякие дорогие возьмёт, коли разрешишь.

Сказала ей, лучше бы одеваться надобно. Горбунья горбуньей, а в новомодном платье всё лучше на небогу смотреть. Отмахнулась. Не женихов, государыня царевна, искать. Коли какой охотник на приданое моё сыщется, всё равно возьмёт, разбираться не станет.

Посмеялась: а где приданое-то? Строго так поглядела: Александр Данилович, как разживётся, своей милостью, поди, не оставит. Этот голодранец-то. Откуда заявился, какого роду-племени, и не спрашивай. Государю всё равно, а уж сестре государевой и вовсе ни к чему разговоры такие разводить.

Одно доподлинно известно, родители меншиковские в подмосковном селе Семёновском век свой окончили. У церкви приходской там погребены. И сестра Катерина тоже.

У девиц Арсеньевых спросила — руками замахали. Наветы всё, государыня царевна! Происхождения Александр Данилович самого что ни на есть дворянского, только захудал род его. Будет у Александра Даниловича время, во всём сам доподлинно разберётся.

Чисто околдовал государев любимчик девок. Писать письма не горазд. С грамотой едва справляется. А подарков не жалеет. Каких никаких, а за каждым разом привозит. Девки потом хвастаются, наглядеться на обновки не могут. Дешёвенькие. Зато твердят: не дорог подарок — дорога память.