Нина Молева - Привенчанная цесаревна. Анна Петровна

— Торг с посланником? Вы несправедливы, ваше величество. Я просто сказала господину Кайзерлингу, что, возможно, отвечу на его чувство, если... если увижу, что лишилась своего места в вашем сердце.

— Вот так вот? Если уйду с этой государевой службы, перейду на другую? Только-то и всего?

— Да, господин Кайзерлинг с радостью согласился ждать решения моей судьбы. У него не было никаких претензий.

— Ещё бы! У него претензии, коли соглашается на такое дело!

— Я ничего не держала в тайне. Я посоветовалась с родителями и сестрой, представила им своё положение, если вы обратите внимание на другую избранницу, и они признали мою правоту.

— Да сердце-то у тебя было иль нет?

— Сердце? Я столько лет ждала вас. Я была настолько наивна, что думала, всё дело в вашей супруге. Но от супруги вы избавились, а моё положение осталось тем же. Вы делали всяческие намёки о перемене моей судьбы, и снова вы ничего не сделали. Я не стала богатой, не получила ни поместий, ни титула. У меня по-прежнему нет официального положения при вашем дворе. Кто я, вы не хотите ответить на этот вопрос? Не можете? Тогда в чём вы меня упрекаете? Какую вину на мне видите? Я была вам верна столько лет. Чем же вы отплатили мне за мою верность?

— Значит, в цене не столковались.

— И конец наших отношений — каким он станет? Вы не можете меня отправить в монастырь, как вашу супругу. Я даже не ваша подданная. Господин Кайзерлинг мне объяснил, что я совершенно свободна и вольна делать, что мне заблагорассудится. Я предпочла брак сомнительному положению и я...

— А вот и ничего ты не можешь. Много тебе посланник разъяснил! Больше ты его не увидишь. Никогда! Будешь сидеть в доме, со двора ни ногой!

— Вы не можете меня арестовать!

— Могу и арестую! В кирху тоже больше ходить не будешь. Чтобы все окна в доме были завешены. Гостей не принимать. Родне отказать.

— Вы сошли с ума, государь!

— Может быть, но государь здесь один я!

Его величество государь Московский быстр на решения, скор на ногу. Александр Меншиков ему под стать. Примчался к купцу Ван Балену, на хозяина и внимания не обратил. Шуба нараспашку. Голова без шапки. Снег с ботфортов и то отряхивать не стал.

— Где Де Брюин?

— Ещё не выходил из своего покоя. Завтракать не изволил.

— Звать! Звать немедля!

— Вы ко мне, ваше превосходительство?

— К вам, господин художник. Собирайтесь! Едем к царице Прасковье Фёдоровне в Измайлово.

Краски, кисти, всё, что для работы требуется, с собой берите.

— Для какой работы, ваше сиятельство, чтобы мне не ошибиться с выбором материалов?

— Портреты маленькие требуются трёх принцесс.

— Вы хотите, чтобы я сегодня начал первый из них?

— Как начал? Государь хочет, чтобы все три были за день готовы. Времени у нас нет, надо послу передать, который в Вену едет. Не ждать же ему, покуда вы соберётесь.

— Но, ваше сиятельство, я не говорю о самой работе — краска должна просохнуть, а это потребует нескольких недель.

— Вы шутите, господин художник! Не нам, и не вам нарушать государеву волю. И не будем тратить времени на пустые препирательства. Лошади у крыльца — едем.

Над Новодевичьим монастырём облака кипят. Тёмные. Словно изморозью опушённые. Июль в разгаре. Ночи светлые. Душистые. Небо высокое. Лёгкое. Заря с зарей уж не сходятся, а всё равно во втором часу ночи день занимается. А тут облака...

Мать-привратница загляделась. Не захочешь, крестным знамением себя осенишь: к чему бы? От келейки царевниной послушница бежит. Запыхалась вся. К покоям матери-настоятельницы свернула. В дверь застучала. Дробь по всей округе отозвалась.

Не иначе случилось что. Опять стучит. Видно, заспали в покоях.

— К матери-настоятельнице мне скореича... к матери-настоятельнице.

— Переполоху не устраивай. Входи, входи, Анфиса. Что у тебя?

— О, Господи, царевна посхимленья требует.

— Сколькот раз говорено: нету царевны. Никакой царевны в обители нашей нету! Сестра Сусанна, так и говори. Захворала, что ли?

— Нет, матушка, не то. Задыхаться стала. Вся пятнами багровыми пошла. Воздух ртом хватает. Так и сказала: конец мне приходит. Схиму, мол, мне! Сей час схиму!

— Схиму, говоришь? О Господи, нет того чтобы во сне помереть, шуму не устраивать. Куда теперь посылать за разрешением? Кто знает, можно ли посхимить сестру, али государь прогневается, не приведи, не дай, господи!

— Матушка-настоятельница, да. вот и отец Вонифатий спешит.

— Откуда узнал, отче?

— Черничка прибегла. Как же духовнику-то при таком деле не быть.

— Как думаешь, можно ли посхимленье разрешить?

— Ой, матушка, не моего ума дело. Тут повыше меня сан да ум надобны. А я — что я...

— К князю боярину Фёдору Юрьевичу бы спослать.

— Да что ты, матушка, не поспеть, нипочём не поспеть. Плоха царевна-то, совсем плоха.

— Тогда хоть к Савве Освящённому, к отцу Никите Никитину — ему государь доверил за сестрой Сусанной приглядывать. Каждый, поди, день наведывается.

— К Савве Освящённому — это можно. Если конюха какого верхом отправить. Быстро обернуться должен.

— Эй, кто там! Конюха ко мне, какой под руку подвернётся. И коня ему седлать.

— А сама, матушка-настоятельница, в келейку-то царевнину не пойдёшь ли?

— Пусть отец Вонифатий идёт. А коли час ещё есть, лучше отец Никита, а то ведь всё равно ни одному слову не поверит. Всех переспрашивать станет.

— Твоя правда, матушка, обожду я лучше. Не лекарь, чай. А в грехах царевниных лучше и слушателем не быть. Господь с ней.

— Анфиса-то куда делась?

— Никак обратно в келейку побежала. Там никого при царевне не осталося. Без призору оставлять тоже негоже. Господь силён, а сатана умён. За всё ответ держать придётся. А сестре-вратарнице велеть ворота немедля на запор закрыть. Никого не впускать, не выпускать. До царского приказу.

— Ты уж, матушка-настоятельница, прости, только и в Преображенское спосылать человека надобно. Может, и с провожатым. Ночным временем оно вернее.

— Спасибо тебе, отец Вонифатий, а то совсем растерялася. А ну как тревога ложная, тогда как ответ держать будем?

— Господь такого не допустит. Пора, пора сестре Сусанне государя от такой тяготы ослобонить. Своё пожила. Кутерьмы вон какой наделала. Без малого пятьдесят годков землю грешную топтала, исход один остался. Такого конца никто не минует.

Знойко в келейке. Куда как знойко. Окошки не открыть. Двери железные, тяжёлые, ровно в погребе. С воли войдёшь, плесенью охватывает. Обстановки никакой. В первом покое — лавка для послушницы. За ним, в царевнином, — другая лавка. Вроде бы пошире. С накатничком. Подушка пропотевшая вся.