Таисия Наполова - Московский Ришелье. Федор Никитич

— A-а, Микита... — словно очнувшись от дремоты, произнёс Иван. — А я уж думал, забыл ты своего государя.

Никита Романович склонился перед царём в низком поклоне.

— Прими моё благодарение, великий государь, что дозволил видеть твои пресветлые очи!

— Садись! — прервал его царь и приказал стоявшему в углу Басманову, которого Никита Романович не сразу заметил:

— Налей боярину мою царскую чару... и подай с великим поклоном!

Басманов исполнил приказ.

Никита Романович пригубил золотую чару с незнакомым шипучим вином и глянул на царя.

— Пей... Али вино не по вкусу?

— Вино отменное, государь...

— Ишь ты... Отменное ... У немчина научился хвалить? Он, немчин-то, знает толк в вине...

Никита Романович понял, что царь Иван имеет в виду лекаря в долгополой немецкой одежде. Имя мудрёное, не выговорить... Никита Романович в душе относился с недоверием к его врачебному искусству. В своей державе его, видно, не очень величали, оттого и приехал к нам за почётом да деньгами, да ещё нас же и честит яко «туземцев». Но мыслей своих Никита Романович царю не доверял и сейчас предпочёл отмолчаться.

— Ты Федьке-то своему невесту сыскал? — неожиданно спросил царь.

— Не рано ли, государь?

— А я своему царевичу Фёдору сыскал...

Встретившись со взглядом гостя, в котором было неведение, он добавил:

— Али не слыхал, что Арина Годунова мной с семи лет взята в царские хоромы? Вырастет — невестой сыну станет.

Никите Романовичу показалось, что царь догадывается о его недоумении, зачем он взял к себе детей покойного боярина Фёдора Годунова — Бориску и Ирину...

Видимо, так, догадывается... Недаром царя считали многозрительным , то есть наделённым даром внутреннего зрения.

— «Господь делает нищим и обогащает, унижает и возвышает. Из праха подъемлет он нищего». Так говорят боговдохновенный Давид и пророчица Анна, — продолжал царь Иван. — Для чего? Так изволит Господь. Чтобы посадить нищего с сильными среди людей и престол славы в наследие дать ему.

Сердце боярина учащённо забилось. «Ужели царь возвысит Бориску Годунова помимо моего Фёдора?»

А царь безжалостно говорил:

— Самосмышленым растёт у тебя сын, и нрава гордого. Мне более по нраву Бориска Годунов, аще смиряет себя... Родителем, видно, научен и рано постиг: кто не умеет выю склонять, тот и повелевать не научится. И затейник он добрый, Бориска... Мой царевич Фёдор души в нём не чает. Бориска то игрушку ему занятную сыщет, то игру с ним затеет...

И, может быть, почувствовав огорчение своего верного боярина, царь Иван несколько умягчённо продолжал:

— Али помочь тебе невесту для сына сыскать? Я и Бориске присмотрел — старшую дочь Мал юты, Марью. А твой Фёдор — чем не молодец? И царевичам моим братом приходится. Есть у меня на примете отроковица из рода старинного бояр Морозовых... Ну да после столкуемся... А допрежь мне охота посмотреть, как они меж собой ладят — твой Фёдор и Бориска Годунов. Басманов, что стоишь? — неожиданно обратился он к опричнику. — Аль не слыхал царёва приказа? Велю тебе привести сюда Фёдора Захарьина и Бориса Годунова. А ты что, Микита, молчишь? — так же резко повернулся он к Никите Романовичу. — Или думы от меня особые имеешь?

— Государь, коли ты что надумал, то мы и подавно согласны, — произнёс Никита Романович, усиленно соображая, о какой отроковице для его сына говорит царь, но спросить не решился.

— Одолжил ты меня своим согласием, Микита, — насмешливо глянул на боярина царь. — Благодарствую и жалую тебя царской чарой. Эй, стольник, налей боярину вина!

Между тем вошли Фёдор и Борис, ступили с таким видом, словно их насильно свели вместе. Да и разные же они были — это любому бы в глаза бросилось. У Бориса сдержанные жесты, ласковое выражение восточных глаз, но в линиях узкогубого рта уже прорезывается жёсткая складка потаённого своеволия. Фёдор выше ростом, осанистее. Взор более открытый, в лице более достоинства и ума.

Оба низко поклонились царю.

— Здрав буди, царь-государь! — проговорил Фёдор, как это делали бояре.

Борис ниже выгнул шею и, чуть помедлив, молвил несколько позже:

— Да будут дни государя нашего долгими и обильными плодами радости. А я денно и нощно молю Пречистую о здоровье твоём, государь!

— То добрые слова, Борис, достойные московского боярина. И видит Бог, ты станешь им, когда придёт срок, — произнёс тронутый царь.

«Как же сказывается кровь прародителя, хоть и в далёком потомстве, — думал Никита Романович, глядя на Бориса. — Вот он, истый потомок Мурзы Чета, умевшего служить московским князьям. А ведь куда ему до моего Фёдора! Низкорослый, кривоплечий, никакого тебе величества. И в буквенном учении слаб. А поди же ты!»

Тут царь перевёл взгляд на сына своего боярина Никиты.

— А ты что, Фёдор, светишься, яко ясный месяц? Али гостинцем тебя кто одарил?

— Нет, государь. Гостинцев или каких прочих милостей я давно в глаза не видел.

Царь рассмеялся.

— Хочешь завтра пойти на царскую охоту? Мои молодцы обещали мне трёх медведей изловить. Дозволяю и тебе моей царской милостью показать свою силу. И коли Бог даст удачи, затеем на славу звериный бой.

— Благодарю, государь, за твою милость. Только ты скажи своим охотникам, дабы научили меня, как идти с рогатиной на зверя.

— Царь-государь шутить изволит. Куда тебе на зверя ходить? — заметил отец.

Царь недовольно посмотрел на боярина.

— В его-то годы меня на царство посадили.

— Государь, дозволь сказать! Ты так велик и на такой недосягаемой высоте — какому безумному придёт в голову равнять себя с тобой! Дозволь токмо уповать на твою милость!

Это произнёс Борис, поразив своей выходкой и царя, и Никиту Романовича.

— Или я не милостив к тебе, Борис? О чём ныне просишь? Или на царёву охоту взять тебя?

— Не о том моя просьба, государь... Ежели будет на то твоя милость, допусти меня в хоромы твои, когда станешь игральные фигуры на шахматной доске ставить. Дозволь поглядеть на твоё великое мастерство!

— Дозволяю, Бориска... Угоден ты мне ныне.

На лице Никиты Романовича появилась усмешка, но он вовремя погасил её, сказав, как бы одобряя слова Бориса:

— Многомудрый отрок... Многомудрый...

До конца дней будет он остерегаться выказывать хотя бы малое неодобрение Борису Годунову. Как заповедь хранил в душе своей древнее изречение: «Кто мудр, врага боится и бессильного».

В слободе знали, сколь любил царь зрелище звериного боя. Для этой цели откармливали в железных клетках медведей. В день потехи принимались их дразнить, стравливая друг с другом. Ражий детина проталкивал сквозь решётку рогатину и, возбуждая в зверях ярость, умело вызывал единоборство между ними.