Таисия Наполова - Московский Ришелье. Федор Никитич

Писал, что из Москвы он отъехал, «не могши многих изменных дел терпеть».

Духовенство и бояре тотчас явились в слободу с челобитьем: «Увы, горе нам, согрешили мы перед Богом! Помилуй нас, государь! Как могут быть овцы без пастыря? Увидав овец без пастыря, волки расхитят их. Владей и правь нами, государь, по старине! А за государских изменников и лиходеев мы не стоим!»

Иван Грозный принял это челобитье. В слободе находились опричный двор, бояре, окольничьи, дворецкие, казначеи, дьяки. Во дворцах были назначены особые ключники, хлебники, мастера, а также особые же стрельцы для дворцовой охраны. Отныне на содержание опричнины передавались доходы многих городов и волостей. Князья, бояре, дети боярские, ставшие опричниками, получали в дар волости и селения, отнятые у прежних владельцев, не пожелавших служить в опричниках либо попавших в опалу. При этом земская казна должна была оплатить переезд государя в Александровскую слободу. Определена была и сумма: сто тысяч рублей.

Для земцев это было началом разорения и опалы. Летописец впоследствии написал, что Иван Грозный словно топором разрубил державу на земщину и опричнину, и разорение земщины послужило исходной точкой многих смут и нестроений. На Русскую землю опустился карающий меч. В те годы немало ни в чём не повинных людей сложили головы на плахе, были замучены пытками, лишились наследственных имений и дворов. Многие иноземцы поспешили покинуть Русь, ибо оставаться в ней было небезопасно. По улицам Москвы разъезжали молодчики в невиданном снаряжении. К сёдлам были привязаны метла и собачья голова: знайте, мол, люди добрые, что слуги царёвы выметут из державы измену метлой, а изменников загрызут как собаки.

За короткий срок в Александровской слободе поднялись новые терема, потешный дворец, царские покои, приказы, тюрьмы и многие дома для ближних бояр и челяди. На глазах у всех вырос новый державный город. Но всё в этом городе было чужим, всё было не по старине.

Людей, привыкших к жизни размеренной и спокойной, пугали то опричники, то царские гонцы, скакавшие из слободы в Троицкую лавру, из лавры в слободу. Ни один человек не мог проникнуть в слободу, не будучи остановлен опричниками. С проезжих, особенно с купцов, взимали мзду. И плохо приходилось иногда тем, кто не мог ничего дать. С такими не церемонились, кидали в тюрьмы, пытали. Слобода — от слова «свобода» — называлась теперь «неволею».

Ошеломлённые происходящим, люди и не пытались понять, отчего всё так незнакомо переменилось. Забредавшие в эти места богомольцы думали, что царём Иваном завладели слуги сатаны. Оттого-то царь и молится денно и нощно, чтобы спасти от них свою душу. Оттого-то и во дворце своём монастырские чины и обычаи завёл. Опричников, что служили при дворце, именовал «братией», себя называл «игуменом», князя опричника Афанасия Вяземского — «келарем», палача Малюту Скуратова — «параклисиархом». Всем дал тафьи [5] Тафья — монашеская шапочка. , или скуфейки [6] Скуфейка (скуфья) — остроконечная бархатная шапка у православного духовенства, монахов; круглая шапочка, ермолка. , или чёрные рясы. Эта монашеская одежда надевалась на богатые, расшитые серебром и золотом кафтаны.

Понимал ли Иоанн, что оскверняет тем монашеские одежды? Но поклоны он бил особенно ревностно и даже сам сочинил монастырский устав и старался придерживаться его.

Но что видели люди? «Монахи», привязав к сёдлам метлу и пёсью голову, носились по слободе, давя встречных. «Параклисиарх», также не снимая монашеской рясы, пытал несчастных в застенках, и крики их разносились по всей слободе. Сам «игумен» ходил на колокольню с царевичами, а несколькими часами позже затевал содомские гульбища либо спускался в застенок и сам истязал страдальцев.

Зачем было Иоанну устраивать во дворце подобие монастыря, если сам он и его «монахи» жили в роскоши, а «монастырь» стал увеселительным жилищем? Вино в новом царском дворце лилось рекой. По соседству с ним были построены погреба и погребцы, куда закатывались привезённые из Европы бочки с мальвазией, романеей, мускателем, рейнским. Были особые погребцы для медов и прохладительных напитков. Самыми просторными были погреба, набитые льдом, где хранилась рыба всевозможных сортов и битая птица: журавли, павлины, перепёлки, жаворонки. Длинными рядами тянулись поварни, похожие на расписные терема. Дворец вмещал до трёхсот гостей, и блюд подавалось великое множество. Секреты их приготовления забыты за ненадобностью. Потомкам не оценить ни перепелов с чесночной подливкой, ни жаворонков с шафраном. Деликатесом будет разве что заяц с лапшой.

Не менее трудно примениться и к нравственному настрою тех лет. Неподалёку от окон, за которыми сидели пирующие, тянулся залитый водой ров, куда метали головы казнённых, и порой до стен дворца долетали стоны и вопли несчастных, подвергаемых пыткам. А во дворце звенели потешные колокола, играли гусли, смеялись гости. Они были одеты со всевозможной роскошью. Царь и его приближённые сбрасывали монашеские маскарадные одежды. Даже слуги были одеты богаче иных земских дворян. За время пира они трижды являлись в новом убранстве: бархатную одежду сменяли парчовые доломаны (длинная одежда с пуговицами), доломаны — кунтуши с собольей опушкой (своеобразные кафтаны со шнурами).

Это был памятный пир в судьбе Никиты Романовича. Его томили предчувствия. Казалось, что и свет в палате горел ярче обычного, хотя светильники на стенах были старинные, именуемые паникадилами. Вдоль стен на некотором возвышении располагались столы для гостей. Сам царь сидел много выше, в богатом кресле, обшитом золотным [7] Золотный (золотной, золотняный) — вытканный из золота, шитый золотом. бархатом. Он был в серебряном кафтане с короной на голове. В приближении у царя сидели опричники, среди них князь Вяземский, Мосальский, боярин Басманов. Остальные сидели поодаль. Боярин Никита Романович и князь Мстиславский, хотя и почитались ближниками царя, должны были потесниться и уступить место новым выдвиженцам — опричникам. Посередине палаты стоял поставец для посуды. Тут было много золотых и серебряных сосудов и чаш и четыре жбана. Возле стола хозяйничали два дворянина с салфетками на плечах и в шапках на головах. Они поставили перед царём блюда с хлебом, и тот каждому из гостей посылал по большому ломтю. При этом прислуживающий за столом дворянин называл имя того, кому выпала царская милость.

Дошла очередь и до того, кого ещё недавно царь прежде всего дарил своим вниманием.

— Боярин Никита Романович, Иван Васильевич, царь русский и великий князь московский, жалует тебя хлебом!

Никита Романович стоя выслушал эти слова, как и было положено, поклонился царю, чувствуя на себе его пристальный тяжёлый взгляд. Все эти дни прошли для боярина в смутном тревожном ожидании. Но царь продолжал одаривать хлебом других гостей, и тот, чьё имя ещё не было выкрикнуто дворянином-стольником, ждал в смятении. Не приведи Бог, если царь обойдёт кого-то своей милостью... Участь того предрешена: либо на плахе сложит голову, либо упадёт замертво на пиру, выпив чашу с отравным зельем.