Таисия Наполова - Московский Ришелье. Федор Никитич

— «Подобает нам прежде всего, о благоразумные чада, возлюбить каждому из нас внимание и заботу о себе и осуществлять всячески искусное попечение о душах наших. Видите, как быстро идут дни жизни нашей ? Как быстро бежит конь, и как птица по воздуху быстро летит — так и дни наши, и часы, и минуты проходят быстро. Ибо не вечны мы здесь, в настоящей жизни...»

Никита Романович спросил цену книги. Она была довольно высокой — двадцать рублей. Почувствовав колебания покупателя, продавец сказал, глядя на боярского сына:

— Книга сия надобна будет отроку в жизни предстоящей. Вижу: быть ему великим духовным пастырем на Руси.

— Пошто смущаешь отрока речами пустыми? — сердито одёрнул продавца Никита Романович.

— Видит Бог, то не вздорные речи. В очах отрока неизречённый свет и разумение высокое. Господь не оставляет без попечения избранных сынов своих. И славен будет отрок сей в веке грядущем.

— Побойся Бога, поп! Святое Писание остерегает нас от соблазна судить, ибо преткновение бывает многим.

Это произнёс один из бойких покупателей.

— А ты не встревай в чужую беседу, — с достоинством возразил продавец. — Бог на сердце зрит, человек же на лицо. — И, обратившись к боярину, он продолжал: — Великая польза и приобретение бывает чтящим священные правила и Божественные Писания. И на тебя, отроче, Господь прольёт свой несказанный свет яко на своего избранника. Государить тебе на Руси!

Никита Романович испуганно оглянулся при этих словах и встретился глазами с идущим мимо Фёдором Годуновым. Слышал или не слышал? Беда, коли донесёт царю Ивану. Не изветами ли и расположение царя к себе ныне сыскал?

Почувствовав что-то неладное, продавец несколько поправился:

— Я разумею духовное пастырство твоего отрока, боярин, в коем он сравняется с государями и почитаем будет, яко государь.

— Что ты болтаешь, старик! От века такого не было на Руси, чтобы духовному пастырю государить! — рассердился Никита Романович.

Его поддержал подьячий, наставительно заметив:

— Ты, поп, говори, да оглядывайся, дабы от твоих слов беды какой не было.

Послышались смешки:

— Коли поп глуп, то и греха не знает.

— А что людям скажет, на том ему: «Спаси Бог!»

Расстроенный Никита Романович отошёл от ларька, так и не купив книгу. И столь тяжко ему стало на душе, как никогда не было. Мысли испуганно метались. За что царь Иван приблизил к себе Фёдора Годунова и ласкает сына его Бориса? Не за изветы ли? И куда шёл ныне Фёдор Годунов с сыном-отроком? Боярин чувствовал, что в воздухе носилось что-то недоброе. Ему хотелось иметь львиные когти, чтобы защитить себя и своих чад от бесовской злобы новых ближников царя. Что там болтал этот старый поп о сулившем сыну духовом поприще? Никита Романович и думать об этом не хотел, ибо признавал лишь светскую власть.

Соображая, куда это направился боярин Годунов с сыном, Никита Романович повернул в сторону Спасских ворот. Охваченный волнением, он не заметил, как оттуда рысцой выехал князь Вяземский и едва не стоптал его. Каков? Ему не страшен и запрет царя на конную езду через святые ворота.

— У, какой свирепый! Яко бес, — вырвалось у Феди.

— Молчи, сын, о сём случае. Бес сей на службе у царя!

— А то, что он хотел стоптать нас, — это как? Ужели не скажешь о том царю?!

— Князь Вяземский несёт при царе важную службу!

Глаза отрока мстительно сверкнули.

— Дай срок, стану царём, я княжатам головы снесу и первым позову к ответу князя Вяземского.

Никита Романович почувствовал за спиной чьё-то присутствие и быстро оглянулся. Позади шёл боярин Годунов с сыном Борисом. Никита Романович понял, что они слышали Федины слова. Что за нечистая сила сводит его с ними! Теперь Годунов непременно доложит обо всём царю Ивану, и тот поверит ему, недаром держит его в особом приближении.

Чтобы одолеть опасные мысли, Романов-старший перевёл взгляд на Вознесенский монастырь и перекрестился на икону Спаса над вратами. Ажурный купол монастыря радостно сиял на солнце. Стрельчатые окна и арочки над ними были изукрашены каменной резьбой, а между арочками виднелись лёгкие колонны, увенчанные сверкающими крестами и подпираемые снизу белыми четырёхгранными столбами, вделанными в стену... И так легко становилось на сердце при виде этой красоты, что Никита Романович забыл на миг о своих опасениях. Он перекрестился и прочитал про себя молитву: «Спаси, Пречистая, от сглазу всякого и вражеского поползновения...»

Вспоминая позже эти впечатления, он понял, что ощутил в те минуты недоброе присутствие за спиной, оттого и пришла на ум эта молитва. Но, странное дело, когда он оглянулся, там никого не было: Годунов с сыном словно испарились.

Эта встреча имела, однако, опасные последствия для боярина. Вскоре после неё царь спросил его:

— Сказывают, отрок твой царём себя объявил?

Лицо царя оставалось спокойным и как будто не предвещало грозы. Но Никита Романович представлял себе, что могло последовать за этим вопросом. Смутись он хоть немного или помедли с ответом, и грозы не миновать. Его спасла находчивость.

— Намедни лекарь-голландец маскарад в хоромах затеял. Ну, смеху-то было!.. Маски диковинные смастерили, а Федьку моего нарядили львом и нарекли царём зверей. Ну, а прочие звери — бояре, значит. Федька и начал шашкой махать. Всех зверей распугал...

— Ты скажи своему лекарю: в моём тереме також маскарад на днях затеем...

Помолчав, царь добавил:

— Добро, что твой Федька бояр распугал. Толк из него будет...

Никиту Романовича спасла на этот раз любовь Иоанна к маскарадам. Он повеселел, стал разговорчив, благодушен.

Никита Романович подумал, что люди зря говорят, будто царь злой. А ты, человече, сам не плошай, умей сказать царю верное слово. А ежели разумом худ, то кто тебе в том виноват? Или не пример доброго разума судьба Ивана Шереметева? На пытке царь спросил его:

— Где твоё богатство?

Шереметев ответил:

— Богатство моё руками нищих перенесено в небесное сокровище, ко Христу.

Иоанн умилился и велел снять с Шереметева тяжёлые оковы, перевести его в тюрьму, где он дал запись о невыезде из державы. Вскоре он был освобождён и постригся в монахи...

Весь тот день Иоанн провёл в добром расположении духа. Даже на заседании Боярской думы состояние его духа было добрым, в воздухе не пахло грозой, как это было в иные дни. Царь сыпал примерами из Священного Писания, но все почувствовали, что особенный смысл он вложил в слова из Евангелия от Матфея:

— «Вы — соль земли. Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь её солёною? Она уже ни к чему не годна, как разве выбросить её вон на попрание людям».

Смысл нравоучения не был, однако, ясен. Но Никита Романович понял, что на них надвигаются какие-то перемены... Видимо, царь хотел сказать, что бояре «ни к чему не годны», и если это так, то их ожидают новые беды.