Таисия Наполова - Московский Ришелье. Федор Никитич

— Не неволь, отец! Не поеду!

Никита Романович вгляделся в хмурое лицо сына. Ишь как упрямо и сердито застыли уголки рта!

— Я бы тебя не неволил, Федюня, да слово сорвалось. Сказал соседям: приедет-де к вам сын с отдарком. Али хочешь, чтобы отца брехуном ославили?

— А в посмех нас обратят — это лучше?

— Как так? — не понял Никита Романович.

— Уздечку тебе соседи прислали в подарок — думаешь, без умысла? Мы, мол, Захарьиных уздою подтянем, в шоры их возьмём...

— Ты, Фёдор, скоро в умники попал, да из дурней вышел ли? Зачем бы наш сосед стал строить такие каверзы, ежели он ждёт, когда мы сватов засылать к нему будем? Да ежели бы и пришло ему такое на ум, наш отдарок також в кон попадёт. Тех, кто захочет нас в шоры взять, мы и сами заседлать можем.

Долго ли, коротко ли длился разговор отца с сыном, но утром следующего дня Фёдор уже подъезжал к усадьбе Шестовых. Давно не бывал он у соседей, оттого вначале он подумал, что забрал несколько левее. Места показались ему незнакомыми. Там, где были обширные кустарниковые заросли, за которыми начинался выгон для гусей, ныне широко раскинулся сад с примыкающими к нему огородами и с разбросанными по ним чучелами. Но вскоре Фёдор узнал деревеньку Шестовых, хотя вид её тоже был не прежний. Заметно выделялись новые хаты, покрытые добротным тёсом. Многие подворья были хорошо обихожены. Слышался скрип колёс и колодезного журавля. Только боярский терем, казалось, не был подвержен влиянию времени и не хотел меняться. Обширный дом в два этажа с пристройкой радовал глаз дивным деревянным узорочьем. Карнизы под крышей, наличники окон ласкали взгляд тонкой искусной резьбой. Чисто выскобленный тёс, прикрывавший пристройку, блестел на солнце точно зеркало.

На подворье была суета. Запрягали лошадей, загружали мешками телеги, раздавались звуки ручной мельницы, две девки замешивали возле скотного двора еду для визжавших от нетерпения поросят. Чувствовалось, что хозяева имения хлопотали от зари до зари. Из верхних окон доносилось тонкое жужжание прялок. Видимо, женская половина дома была уже за работой.

Фёдор поднял глаза. Из окна выглянула пригожая девица в кокошнике. Тугие щёки и выбившиеся из-под кокошника тёмные пряди волос нежно золотились на солнце, но небольшие глаза были строгими. Девица, думая, что её не видно за слюдяным покрытием окна, внимательно смотрела на спешившегося в эту минуту Фёдора, смотрела так, словно знала, кто он и зачем приехал. Фёдору стало немного не по себе. Он догадался, что это и была хозяйская дочь Ксения.

В эту минуту раздался резкий властный голос хозяйки:

— Огрей его плетью, не смотри, что барин!

Показалась и сама хозяйка, низенькая, полная, в красном, тканном серебром сарафане, с кикой на голове. Но тут её маленькие острые глазки заметили знатного гостя, и она перестала браниться.

Фёдору захотелось тотчас же уехать. С ним и прежде такое случалось. Стоило ему появиться среди людей, как с него слетала свойственная ему насмешливая беспечность, возникала хмурая приглядка к окружающему. Он плохо воспринимал то, что творилось, собственная мысль билась, словно в тенётах, и хотелось скорее оседлать коня.

Между тем лицо хозяйки при виде Фёдора враз смягчилось. Она спросила:

— Издалека, чай, прибыли? И чей же будете?

— Сын Никиты Романовича Захарьина.

— Пойдёмте, гостечка дорогой, в наши палаты! Пропуская гостя вперёд, она пошла за ним следом и, пока шли в столовую, всё смотрела на ящик в руках гостя.

Чувствуя её женское нетерпение, Фёдор вынул из ящика седло и положил его на скамью.

— Это от Никиты Романовича твоему хозяину.

Хозяйка даже руками всплеснула — так понравился ей подарок.

— Знатное седло... Ни у кого такого нет, — произнесла она, погладив рукой голубую эмаль и чеканный орнамент на золотой оправе.

С минуту она благоговейно молчала, затем сердито зыкнула на дворецкого, который робко заглянул в дверь, пропуская в столовую ароматы кухни.

— Чего уставился? Вели нести угощение.

Тем временем дом наполнился соблазнительным запахом блинцов на топлёном масле, расстегая с сомом и травяными приправами и ароматом колбасы, запечённой в луке. Для любителя поесть эти запахи были приятным искушением. Фёдор, ещё минуту назад собиравшийся уехать, теперь сидел с хозяйкой, отвечая на её вопросы.

— Эко оружие у тебя... Не видывала такого.

Хозяйка потрогала серебряную фигурную рукоятку оружия, погладила пальцами дорогие каменья, которыми она была отделана.

— Где добыл такое-то?

— В оружейной лавке.

— И сколько денег отдал?

— Много... — улыбнулся Фёдор.

— А в сумке у тебя что?

— Пороховница.

— Покажь и пороховницу.

«Ну ты, матушка, и дотошная», — подумал Фёдор, но пороховницу показал. Она была из блестящего перламутра в оправе. На дне пороховницы имелось углубление, напоминающее раковину.

Когда было подано угощение, разговорчивая хозяйка сникла. Она была охотница покушать.

Вилок в те времена не было. Ели руками. Фёдор то и дело вытирал руки вышитым полотенцем, удивляясь, как хозяйка обходится без него. Убранство столовой было неприхотливым — по старине. Добро да богатство напоказ не выставляли, опасаясь нашествия гостей незваных. Минуло иго татарское, но оставались набеги крымского хана, столь же внезапные, сколь и опустошительные. Оттого и не обзаводились дорогой утварью, а какая была прятали подалее.

Но для дорогого гостя хозяйка велела накрыть стол камчатой скатертью и поставить мальвазию, а к ней два серебряных кубка — гостю и себе. А ещё чаши с мёдом. Одно не понравилось Фёдору: хозяйка вела разговоры всё больше о пеньке да тёсе и, провожая гостя, не удержалась, дала наказ:

— Ты батюшке-то своему скажи: больно дёшевы и пенька, и тёс. И дёгтю ныне много накачали. Чем в Москве втридорога платить, купили бы у нас за полцены.

Фёдор обещал, но поспешил встать из-за стола, торопясь отделаться от старухи, которая становилась не в меру назойливой.

Вернувшись домой, он дал волю своим чувствам.

— Что хмуришься? — спросил Никита Романович, взглянув на вошедшего сына. — Али подарок мой не по нраву хозяину?

— Иван Васильевич в отъезде. Сама взяла подарок, хвалила.

— Что же ты не весел? Али худо приняла? Али хоромы у Шестовых тебе не понравились?

— Грех сказать так. Хозяйка была добра со мной. И хоромы у них важные. Да что с того? Мне в них не жить...

Никита Романович внимательно посмотрел на сына.

— Не зарекайся, Фёдор. Скажи лучше, чем тебе Марья Шестова не по нраву пришлась?

— Не по нраву — и всё...

— Пошто не захотел невесту повидать?

— Разговору о том не было. Да я видел её в окошке.

— А она тебя видела?

— Ну! Глазами так и ест... Волчица. И сколько смотрела — ни разу не усмехнулась. Глаза строгие, не девка, а матка...