Таисия Наполова - Московский Ришелье. Федор Никитич

Боярин поднялся и медленно направился к двери, потом обернулся и сказал Ксении:

— Слушай, дитятко, сходи к царице Марье Фёдоровне. Она ныне в горести великой, а ты утешь её: не будет-де восьмой женитьбы, но пусть готова будет к испытаниям грядущим. Царя нашего скоро не станет, и он чудит накануне своей погибели. А Борису неймётся: видно, чует, что трон ему заповедан.

Онемевший Фёдор и встревоженная Ксения проводили боярина Ивана до колымаги, в которой он приехал, и долго потом обсуждали его пророчества.

...Между тем начались приготовления к сватовству царя. Дела завязывались круто, и волей судьбы в них был втянут Фёдор Романов, хотя и косвенно. Не раз он вспомнил эти дни десятилетия спустя, когда его частная жизнь определялась столкновением интересов двух держав — русского государства и Польши. Ныне сталкивались интересы русского государства и Англии, и умение стоять на страже интересов своей державы определяло человеческое достоинство участников этих событий.

Но столь же старой была тяга иноземцев урвать у Руси побольше благ, ничего не давая ей взамен, и как можно сильнее уязвить её державную гордость.

Убеждённый в том, что ему не вернуть прибалтийских берегов без помощи других государств, Иоанн всячески стремился заключить союз с английской королевой. Он разрешал свободную торговлю на Руси английским купцам, одновременно воспрещая проникновение в неё торговым людям из других стран. Взамен он требовал, чтобы королева была другом друзей и врагом врагов его державы. Хитрая королева отвечала уклончиво, добиваясь единственно особых льгот для своих купцов. Получив желаемое, она старалась отделаться от русского царя мелкими подачками: прислала хорошего врача Якоби, аптекарей. Тогда Иоанн решил добиться своего другим способом — породниться с королевой, заключив брак с её племянницей. Чтобы начать дело о сватовстве, он послал в Англию дворянина Фёдора Писемского. Елизавета любезно приняла русского посла, но когда он повёл дело о сватовстве, она, не желая родниться с Иоанном, ответила со всевозможной хитростью: «Любя брата своего, вашего государя, я рада быть с ним в свойстве; но я слышала, что государь ваш любит красивых девиц, а моя племянница некрасива, и государь ваш вряд ли её полюбит. Я государю вашему челом бью, что, любя меня, хочет быть со мною в свойстве, но мне стыдно списать портрет с племянницы и послать его к царю, потому что она некрасива да и больна, лежала в оспе, лицо у неё теперь красное, ямоватое; как она теперь есть, нельзя с неё списывать портрета, хотя давай мне богатства всего света».

Понимая, что «лихие люди» хотят поссорить Елизавету с Иоанном, чтобы расстроить сватовство, тем более что для этого были основания — у Марьи Нагой родился сын Димитрий, — Писемский попросил королеву показать ему невесту. В этом ему невозможно было отказать, и русский посланник, увидев Марию Гастингс в саду, докладывал царю, так описывая невесту: «Ростом высока, тонка, лицом бела. Глаза у неё серые, волосы русые, нос прямой, пальцы на руках тонкие и долгие». Однако на встрече с Писемским королева дала ему почувствовать прежнее неодобрительное отношение к сватовству:

— Думаю, что государь ваш племянницу мою не полюбит, да и тебе, я думаю, она не понравилась.

Посланник отвечал:

— Мне показалось, что племянница ваша красива, а ведь это дело становится судом Божиим.

Тем не менее Елизавета отправила в Москву посла Боуса с коварным поручением — вести уклончивую политику, затягивая дело о сватовстве, но не давая решительного отказа, чтобы не помешать выгодным торговым отношениям с Русью. Ради этого посол пошёл на уловку, объявив, что у королевы есть другие родственницы-девицы, и обещал списать с них портреты и послать царю. Но через некоторое время он отказался от своих слов. Царь поддел его насмешкой:

— Говорил ты о сватовстве: одну девицу исхулил, о другой ничего не сказал. Но безымянно кто сватается?

Между тем были перехвачены грамоты, какими английские купцы обменивались с врагами Руси — шведами и датчанами, а в письмах на родину англичане высмеивали московских людей, будто они ничего хорошего не ведают, и советовали посылать в Москву товары худые да гнилые: москвитяне-де всё равно толку не знают.

Это послужило началом конфликтов, которые вскоре стали известны всем москвитянам. В любом обществе, в том числе и в высшем, всегда найдутся люди «для завода», было бы, как говорится, болото. А «болото» в московской жизни было создано усилиями чужеземцев. Одни поддакивали им, другие гневались, когда они поносили всё русское. А тут ещё посол Боус водил царя за нос, что также немало задевало патриотическое чувство москвитян. Боусу решили отомстить. Первым объявил ему войну дьяк Андрей Щелкалов. Он был главой Посольского приказа. Занимаемая им должность была однозначна положению канцлера. Это был великий знаток всех приказных дел, с ним считался сам Иван Грозный, ибо без него не спорилось ни одно дело. Могущество его усиливалось ещё и тем, что после царя он был самым богатым человеком на Руси.

Этого было достаточно, чтобы его невзлюбил другой могущественный человек — Борис Годунов, укрепивший к тому времени своё первенствующее положение при царе. Щелкалов знал об этом, хотя при людях Годунов выказывал ему расположение. Но они были ещё и политическими противниками. Годунов был сторонником союза с Англией, и такие «мелочи», как лукавство Боуса и недостойные проделки английских купцов, его не смущали. Андрей Щелкалов был склонен поддерживать в дипломатических связях немецкую партию и терпеть не мог высокомерных англичан. Когда ему представился случай отомстить им в лице посла Боуса, он велел чинить ему «тесноту», давать дурной корм: вместо кур и баранины, о чём просил посол, ему давали ветчину и прочую пищу, к которой он не привык. Боус не находил в русских, посланных к нему для беседы, и уважения к себе, а боярин Богдан Бельский назвал его неучёным.

Боус пожаловался царю. Дело это рассматривалось в кругу близких к царю вельмож. Это походило на судилище, устроенное Годуновым. Вопреки усвоенному им вежливому, спокойному тону он горячо обвинял Богдана Бельского и Андрея Щелкалова в оскорблении королевского посла. Он говорил о необходимости закрепить за английскими торговыми людьми право исключительной торговли. С ним не согласился Никита Романович, сказав, что посол Боус — человек грубый и невежливый, что он приехал не дело делать, а отказывать, дела же он не знает. А давать королевским купцам особые права помимо других держав — мыслимо ли наложить такую тяжесть на русскую землю?

Царь слушал эти речи и молчал, стараясь держаться как бы над схваткой между двумя партиями. Он был подавлен сознанием, что ему так и не удалось вернуть потерянное побережье Балтийского моря. Наступательный союз против Польши и Швеции не состоялся.