Таисия Наполова - Московский Ришелье. Федор Никитич

Дальнейшие события развивались по плану, начертанному Годуновым. Фёдор был последним царём Рюрикова племени, и, чтобы избежать смуты, все присягнули царице Ирине. Но вопреки завещанию Фёдора царица отказалась от престола, хотя патриарх и бояре с народом били ей челом, чтобы не оставляла их, сирот, была на государстве, править велела брату своему — Борису Годунову. Но Ирина в своём отказе была непреклонна, на девятый день после смерти Фёдора приняла постриг и под именем Александры поселилась в Новодевичьем монастыре. Многие были в недоумении: что же, присяга Ирине была напрасной, и ныне вновь надо думать, кому присягать?

Междуцарствия люди страшились более, нежели грозного царя. Да и само междуцарствие складывалось не по обычаю. Править делами должен был патриарх как первое лицо в государстве после царя. Но все указы писались именем царицы. Да вправе ли инокиня, удалившаяся от мирских дел, быть государыней? А коли нет, то почему же затягивалось дело с избранием царя?

Умные люди видели в этом тайные расчёты Годунова. Это он, «проныра лукавый», и сестру свою, царицу, заставил постричься — вопреки воле покойного Фёдора, оставившего её «на всех государствах». Ясное дело — не хотел он быть правителем при сестре-царице, задумал сам добиваться царства и будет делать это по-хитрому.

Между тем дела в государстве делались по царицыну указу, но в них угадывалась рука Годунова. Бояре, читая эти указы, укреплялись в мысли, что правитель помышляет о царстве. Они знали, что патриарх Иов за него, что везде — и в Думе, и в приказах, и в управлении — были поставленные им люди. Да и кому другому, как не родному брату, передаст царица-инокиня скипетр? Многим в те дни приходили столь неутешительные мысли.

Тогда-то и собрались бояре в Думе, чтобы перехватить власть у Годунова. Решили обратиться к народу с требованием дать присягу на имя Боярской думы. К народу вышел дьяк Василий Щелкалов, но в ответ на это требование, им оглашённое, услышал:

— Не знаем никаких бояр! Знаем лишь царицу!

— Царица постриглась и ныне находится в Новодевичьем монастыре.

Но толпа и слышать не хотела о присяге боярам. Настойчивость дьяка её раздражала. Послышались голоса:

— Да здравствует Борис Фёдорович!

Настроение складывалось в пользу Годунова, и надо было думать, как избежать беды. Некоторые именитые князья и бояре собрались в царском дворце в селе Коломенском, чтобы решить, как помешать Годунову занять престол. Знали, что патриарх с боярами и служилыми людьми всех сословий отправились в Новодевичий монастырь просить царицу-инокиню, чтобы она благословила брата на царство. Это не тревожило гостей Коломенского дворца. Знали, что помыслы брата и сестры совпадают, но что царица-инокиня столь же хитроумна и неправдива в речах, как и её брат. Патриарху не добиться от неё скорого согласия.

Тем временем князья и бояре, враждебно настроенные к Годунову, расположились в бывших палатах Никиты Романовича в Коломенском дворце. С часу на час ожидали возвращения боярина Биркина, который выехал вместе с патриархом в Новодевичий монастырь. Дорога по лёгкому морозцу взбодрила вельмож. В романовских палатах было тепло и пахло сосной, уютно потрескивали дрова в старинных печах. Хотя хозяева бывали здесь редко, оставшиеся слуги сумели соблюсти в палатах жилой дух. Всегда были наготове любимые романовские пироги и вина. Гости расположились по-домашнему на скамьях за дубовыми столами, скинули кафтаны, сидели в однорядках, расспрашивали князя Голицына, из-за чего вышел у них спор с князем Трубецким. На красивом и породистом лице князя Андрея Ивановича появилось упрямое хмурое выражение.

— Или не знаете князя Тимофея Романовича? Ему бы всех, кроме разве царя и патриарха, подвести под своё начало. Начал учинять мне зло, дабы я стал делать всякие мелкие дела, понижающие княжеский сан. А как я от дел тех удалился, начал бить на меня челом государыне Александре Фёдоровне. Патриарх писал мне по царицыну указу, дабы я всякие дела с Трубецким делал, а не стану делать — выдадут меня-де Трубецкому головою... Я и приехал к патриарху искать правды, ибо князю Голицыну неможно быть ниже его, князя Трубецкого. Патриарха ныне нет. Я и приехал к вам искать совета.

Князья и бояре слушали, опустив головы. Они знали, сколь своенравным был князь Трубецкой, сколь любил себя возвеличивать, а других принижать. Как было князю Андрею Ивановичу уступить ему, не причинив обиды всему роду Голицыных? То-то возрадовалась бы душенька Годунова, не терпевшего Голицыных за их дружбу с покойным дьяком Андреем Щелкаловым. А Трубецкой угождает Годунову, за то и в чести у него. Воля же правителю большая дана, чего доброго и выдаст князя Андрея Ивановича Трубецкому головою. А тот будет волен хоть на конюшню его послать и там выпороть. Это его душеньке великая услада станется — обесчестить князя, чей род познатнее его будет.

— Так что, может, станем бить челом патриарху, дабы вызволил от обиды князя Андрея Иваныча? — спросил молодой князь Темкин.

Он понимал, сколь опасно местничество, да кто откажется защитить честь своего рода?

— У патриарха нет своей воли, — возразил князь Буйносов, известный своей опытностью и умением избегать спорных дел, касающихся княжеской чести. — Он будет делать, как велит ему Годунов. Помните, как он сказал: «Превеликую милость имел я, смиренный, от Бориса Фёдоровича и в давнее время, когда был на Коломенской епископии, и ныне...»?

В разговор вмешался всё это время молчавший Фёдор Никитич:

— Я думаю, тебе, князь Андрей Иванович, будет больше чести, ежели оставишь обиды разрядные. А спустя малое время бей челом патриарху, дабы перевёл тебя на другую службу.

Не успел князь Голицын ответить, как в палату вошёл боярин Биркин. Взгляды присутствующих разом устремились на него. По тому, как боярин оглядел собрание, как неспешно снял опашень, можно было понять, что он привёз важную новость.

— Что молчишь, Петрович, ничего не сказываешь? — обратился к нему Фёдор Никитич. — Садись к нашему столу да мальвазии отведай — язык-то и развяжется.

Биркин выпил чару, поданную ему дьяком Щелкаловым.

— Никак Годунов принял благословение сестры-инокини на царство? — спросил Щелкалов.

Биркин отрицательно покачал головой.

— Что же ты молчишь, будто в скорби великой?

— А то и молчу, что не сподобил Господь уразуметь хитрости Бориса Фёдоровича.

— Сказывай! — раздались нетерпеливые голоса.

— Борис Фёдорович отказался от венца и тем поверг молящих его в великую горесть.

— Каков отказник!

— А резоны какие выставил?

— Себя умалял!

— Ну, это у него в обычае...

— Как-де мне помыслить на такую высоту, на престол такого великого государя, моего пресветлого царя! Мне никогда и на ум не приходило о царстве...