Таисия Наполова - Московский Ришелье. Федор Никитич

3 июня к Лжедимитрию в Тулу прибыли послы от бояр и донских казаков. В Москву были отправлены князья Василий Голицын и Василий Мосальский для расправы с семьёй царя Бориса и патриархом Иовом. Патриарха с бесчестьем вывели из Успенского собора во время службы, сорвали с него святительские одежды, облачили в рубище и на простой телеге отправили в ссылку в Старицкий монастырь. Затем с неслыханной жестокостью покончили с семьёй царя Бориса: царицу Марью задушили, а юного царя Фёдора умертвили самым постыдным образом.

После этих трагических событий совершился торжественный въезд Лжедимитрия в Москву.

Филарет знал об этих событиях, и, хотя его радовали успехи самозванца, сулившие ему волю, поведение поддержавших Лжедимитрия бояр вызывало у него самые злорадные мысли. Те, кто некогда предал Романовых в угоду Борису, теперь предали самого Бориса и его сына — в угоду самозванцу. А задуют новые ветры — бояре и от «Димитрия» отрекутся. «Мало Грозный рубил боярские головы, — думал Филарет, — среди них нет ни одного достойного и разумного».

Была ли в этом приговоре горячка мыслей, или он был выстрадан годами лишений — показало время. Но и в более поздние годы Филарет не раз повторял: «С боярами знаться — греха не обобраться».

Хоть и далеко Сийский монастырь от Москвы, но и туда доходили важные вести из стольного града. Не зная, что думать, монахи были обеспокоены тем, что с «царевичем» шли поляки. Монахи опасались, что поляки станут переводить православных в католическую веру. Об этом только и говорили. Многие косились на Филарета, который, по всему видно, радовался победам Лжедимитрия. Временами Филарет бывал словно бы не в себе, сам с собою разговаривал, всех сторонился.

Первым необычное состояние Филарета заметил игумен Иона. Все эти годы он пристально присматривался к нему, пытаясь его понять. У него сложилось впечатление о Филарете как о человеке с мятежной волей, беспокойном властолюбце, запальчивом нетерпеливце, привыкшем ублажать себя земными утехами, отнюдь не склонном к посту и молитве. Дай ему волю — ни перед чем не остановится, чтобы добиться своего.

Думая так, Иона вспомнил давно усопшего монаха Варсонофия. Игумена поразила вдруг мысль о сходстве его с Филаретом. Они даже внешне были чем-то похожи. Варсонофий был старец могучего телосложения, со странным и резким характером. Он пришёл в их края из чужих полуденных земель, много кочевал от монастыря к монастырю, жил как отшельник, потом принял православие и постригся. В Сийском монастыре он обосновался до конца дней своих. С монахами он сошёлся не сразу, жил молчальником и даже ему, игумену, рассказывал о своей прежней жизни мало и неохотно. Говорил, что в молодости звали его Паоло Гвичиоли, был он сеньором, жил у одного венецианского дожа. От него перенял учение Макиавелли, влиятельного у себя на родине деятеля, и в своей беспокойной судьбе всюду возил с собой листы с записями его мыслей. Листы были все потёртые, надорванные по краям, но Паоло, теперь уже монах Варсонофий, держал их в руках, словно великую драгоценность, и в свой смертный час велел положить их в свой гроб.

Странный был этот человек, Паоло-Варсонофий. Непонятный человек. За что он так почитал Макиавелли? Может быть, из чувства любви к своему господину «дожу» или по чувству верной памяти ему? Когда Иона спросил Варсонофия об этом, тот загадочно посмотрел на него и начал что-то быстро-быстро говорить по-итальянски, но понемногу перешёл на русскую речь.

Иона впервые услышал из уст монаха странные слова о праве силы как опоры мира и залога благоденствия людей на земле. Иона сказал ему, что это не речи монаха, ибо божеское в них попиралось человеческим. Как согласиться, что любые средства, любая жестокость и вероломство дозволялись правителями в их борьбе за власть? Варсонофий не спорил, но и не соглашался.

Так он и ушёл из жизни непонятый Ионой.

И сейчас, наблюдая за поведением Филарета, Иона представил себе Варсонофия. Могучий разворот плеч, резкие, необычные для монастыря жесты и ошеломляющие порой суждения. Что сказал бы о нём Филарет? Игумену вдруг пришло на ум рассказать Филарету об этом удивительном монахе, подобного которому не было за всё время игуменства Ионы, и хотя многое забывается и уносится временем, зато и вспоминается с особенным волнением.

Иона был склонен к воспоминаниям. Он часто извлекал из прошлого поучения и любил повторять слова Публия Сира: «Всякий день есть ученик для вчерашнего». Что давало, однако, самому Ионе общение с Варсонофием? И уверен ли он, что история того монаха заинтересует Филарета? У Филарета ныне не то на уме. Он радуется успехам самозванца, ибо чает от него освобождения из ссылки. Зачем ему знать историю человека, который добровольно обрёк себя на монашество?

Подойдя к окну, игумен увидел вдруг Филарета, шедшего по тропинке, недавно расчищенной монахами. Шаги решительные, будто спешит куда-то. В руках посох, этим посохом он рубил сухие прошлогодние стебли багульника, точно чинил расправу над своими врагами. У него был вид человека, который долго жил в неволе, и теперь судьба сулила ему перемены. Ионе стало жаль, что Филарету недолго оставалось жить в Сийском монастыре. Захотелось потолковать с ним.

Дождавшись конца трапезы, он пригласил Филарета к себе. Из окна кельи было видно небо. Оно было резко прочерчено полосами — жёлтыми, сине-розовыми. Природа Севера праздновала приход весны. На столе Ионы лежала самодельная книга мудрых мыслей. Полистав её, он нашёл записанные суждения Варсонофия, которые, как казалось Ионе, могли бы заинтересовать Филарета.

Однако вид Филарета, когда он вошёл и сел на лавку, разочаровал игумена. Это был человек, который мысленно перенёсся в иной мир, далёкий от монастырской жизни. На его лице, когда он смотрел на Иону, были лишь нетерпение и скука.

— Пошто позвал меня? Или вести какие пришли?

— Вести тебе ведомы самому. У меня для тебя припасена одна история. Послушай её.

Иона начал рассказывать историю Паоло Гвичиоли. Филарет с удивлением вскинул на него глаза: к чему клонит игумен? Но чем дальше рассказывал Иона, тем внимательнее слушал Филарет. Но вопреки ожиданиям Ионы судьба Паоло-Варсонофия не заинтересовала его. Когда же зашёл разговор о Макиавелли, Филарет оживился, выразив немало удивления, почему служба у такого человека в Италии не помогла Паоло стать влиятельным сеньором. Чего ради он сделался монахом? Иона молчал, потому что он сам отказался от житейских благ и карьеры и стал монахом, и Филарет знал об этом.

— Или ты не ведаешь, Филарет, что иное слово действует сильнее примера? Мог ли человек с такой мягкой душой, как у Паоло, благословлять любую жестокость правителя во имя поставленной цели? Хотя он и допускал, что лучше быть милосердным, чем жестоким, чтобы управлять множеством людей.