Мишель Зевако - Борджиа

При этих словах в зале поднялся гвалт.

– Измена! – кричали многие вожди.

Беатриче подняла руку, и таково было ее влияние на всех этих синьоров, суровых воинов, что одного ее жеста хватило, чтобы в зале восстановилась тишина.

– Те, кто боятся, могут уходить. А с теми, кто останется, сколь бы мало их ни оказалось, я надеюсь еще раз защитить свой город от Борджиа… Привратники, откройте парадную дверь!..

Никто не вышел… Беатриче опять гордым взглядом окинула ассамблею.

– А теперь, – раздался ее громкий голос, – я могу сказать, что Монтефорте будет спасен, а Италия, возможно, будет вырвана из рук деспотов… Спасибо, синьоры!.. Вы успокоили мое сердце.

Собравшиеся слушали ее слова, и они рождали в них чувство абсолютной преданности. Конечно, не один из них погибнет, унося с собой улыбку Примаверы. И эти чувства люди выразили длительной овацией.

Исходя из настроений собравшихся, Беатриче заключила, что отныне она является безоговорочным и суверенным арбитром всех принимаемых решений. Она заняла место на графском троне, показывая, что стала фактическим главой государства в отсутствии графа Альмы. В этот момент поднялся молодой человек с гордым выражением на лице и громко произнес короткую речь:

– Я, Джованни Малатеста, сын Гуидо Малатесты, убитого в Римини при защите своих прав, прерогатив и свободы, заявляю, что Италия страдает от постыдной сервильности и что мы должны отобрать у Борджиа все, что они у нас взяли. Сначала мы спасем Монтефорте, потом возьмем Римини, Имолу, Болонью, Пьомбино, Урбино, Пезару, Фаэнцу и Комерино. Согласны ли вы, что Священная лига, которую мы сегодня создадим, поставит перед собой такую грандиозную цель? Согласны ли, что, отбросив Чезаре от Монтефорте, мы займемся освобождением Италии?

Ответом был единый крик одобрения и лихорадочные аплодисменты.

– Однако, – продолжал Джованни Малатеста, – нашим верховным вождем остается граф Альма. Он согласился взять в свои руки командование коалиционными силам. Но граф Альма исчез… Что с ним стало? Нам надо узнать. И мне кажется, я это знаю!

Примавера тревожно посмотрела в зал, застывший в молитвенной тишине.

– Два человека, двое паломников, вошли в Монтефорте несколько дней назад. Никто не обратил на них внимания. Несколько раз я видел графа Альму беседующим с этими паломниками в глубине дворцового сада… Вчера я смог подойти достаточно близко и услышал, о чем они говорили. Кроме того, я узнал одного из пилигримов, хотя он тщательно прятал лицо под капюшоном…

Собравшиеся слушали в глубоком молчании, а Джованни Малатеста продолжал:

– Я увидел этого человека и узнал его. Знаете ли вы, кем был паломник? Знаете ли вы, с кем тайно совещался граф Альма? Знаете ли, что я хотел задать ему публично вопрос об этих встречах и попросить на сегодняшнем собрании отчета о них перед вами?.. Это был преданный слуга Чезаре Борджиа, один из самых активных шпионов Александра VI, монах по имени дон Гарконио…

– Дон Гарконио! – едва слышно произнесла Примавера и побледнела.

При последних словах Джованни Малатесты в собрании поднялась настоящая буря. Послышались крики: «Измена!» Малатеста поднял руку, словно желая обуздать негодующих. Постепенно тишина восстановилась.

– Не так уж трудно докопаться до истины, – продолжал молодой человек. – Эти мнимые паломники, эмиссары папы и Чезаре, прибыли вести переговоры с графом Альмой о предательстве нашего дела… Раз графа нет в Монтефорте, значит, он предал нас. Граф принял предложения Александра VI. Граф Альма продался… Если мы не дадим сурового ответа, придется больше опасаться дипломатии папы, чем войск его сына…

– И это верно!.. – раздалось несколько голосов.

– Надо убить графа!

– Надо, чтобы наш ответ получил широкий отклик!

– Синьоры! – снова раздался звучный голос Джованни Малатесты. – Предлагаю, чтобы граф Альма, предатель и изменник, был публично назван таковым, чтобы он был лишен титула и всех своих имений, чтобы он был объявлен в розыск…

– Синьоры!.. Дорогие мои синьоры! – крикнула побледневшая от отчаяния Примавера.

Но ее голос утонул в реве хулящих графа воплей. Она беспомощно упала на трон… Да и как она могла защитить отца?

И тут рядом с Джованни Малатестой поднялся старый князь Манфреди. Он пользовался безграничным доверием всех военачальников, которыми в разные времена командовал во многих сражениях и мудро руководил на советах. Когда он поднялся, волнение медленно, но неуклонно стало утихать.

– Синьоры! – сказал он наконец твердым, не сломленным годами голосом. – И я видел свои земли наводненными чужаками, и я видывал резню там, где прежде процветал мир… Не говорю уж о расхищенных богатствах, о растоптанных привилегиях… Я стар, но речь идет о здоровье Италии, а мои плечи еще достаточно крепки, чтобы носить броню. Синьоры, я одним из первых присоединился к борьбе за освобождение… Вы слышали мой голос в собраниях, вы видели меня на полях сражений… Думаю, мне позволено будет открыто поделиться с вами своими мыслями… Полагаю, что горячность юности слишком далеко завела доблестного Джованни Малатесту. Я считаю, что мы не должны принимать скороспелых решений относительно графа Альмы… Синьоры, вы забываете, что дочь графа, всеми любимая нами Беатриче, занимает этот трон… Взгляните на эту хрупкую девушку, которая подает пример стойкости всем нам, мужчинам, опытным воинам… Синьоры, я предлагаю повременить с приговором отцу Беатриче.

Джованни Малатеста также посмотрел на Примаверу. Увидев ее бледной, он тоже побледнел. И голосом, дрогнувшим от глубинного проявления тех сильных, затаенных чувств, которые его возбуждали, он заговорил:

– Синьоры, я одобряю предложение высокочтимого Манфреди. Давайте подождем! Согласен. Но сколько дней ждать?

Собравшиеся удивленно переглядывались.

– Синьоры, – поспешно продолжил Джованни Малатеста, – так же, как князь Манфреди, как все вы, я тронут положением юной графини… Поэтому в дополнение к только что сделанному мною предложению я внесу еще одно… Говорю открыто, как перед братьями…

Говоря эти слова, Джованни Малатеста казался сильно взволнованным. Несколько молодых людей, присутствовавших в зале, впились в него жгучими взглядами, словно угадывая его мысли. Что же до Примаверы, то ее беспокойство было столь явным, что князь Манфреди приблизился к ней, словно для того чтобы утешить девушку. Между тем Джованни Малатеста, волнуясь, обратился к Примавере:

– Дорогая Беатриче, вы и в самом деле стали нашим вождем, вас можно назвать душою всех наших душ. Ваша молодая отвага вдохновила нас, ваши слова пробудили в нас надежду… И если я произнесу слова, которые вас поранят, то пусть отрежут мой язык и бросят его на съедение собакам.