Николай Раевский - Последняя любовь поэта

«Глядеть на свет так сладко и спускаться

В подземный мир так страшно,— пощади!»

Феокрит слышит, как плачет перед проскением обречённая Ифигения. Умеет плакать юноша-актёр, переменивший радостную маску царевны на скорбную. И Миртилла беззвучно плачет, вытирая слезы краем гиматия, чтобы не мешали смотреть. Поэт шепчет подруге на ухо:

— Успокойся... не надо так...

Она послушно кивает головой, старается улыбнуться, но уголки губ вздрагивают и улыбка не удается.

«Для смертного отрадно видеть солнце,

А под землей так страшно... О безумец,

Кто смерти жаждет! Лучше жить в невзгодах,

Чем в самой яркой славе умереть.»

Опять Миртилла вытирает глаза. Как это печально в трагедиях — всё конце и о конце... Жить хочется.

А Ифигения, девушка, недавно трепетавшая перед смертью, решила добровольно умереть, чтобы спасти родину всех эллинов:

«Я умру — не надо спорить,— но пускай, по крайней мере,

Будет славной смерть царевны, без веревок и без жалоб,

На меня теперь Эллада, вся великая Эллада

Жадно смортит…»

Восторженно звенит молодой голос. Ахилл склонил голову перед самоотверженной царевной. Она обращается теперь не к матери, а к хору и зрителям:

« Грек – цари, а варвар – гнися. Неприлично гнуться грекам

Перед варваром на троне. Здесь – свобода, в Трое – рабство!»

Снова в амфитеатре буря. Цветные ряды рукоплещут, кричат, стучат посохами. Зрители в белых одеждах молчат. Им, сидящим в передних рядах, привольно живется и при здешнем царе Селевкиде, а о воскресении свободной Эллады они не думают. Молчат и верхи амфитеатра. Люди в серых хитонах знают, что бедным хлеба всегда не хватало, не хватает и, наверное, не будет хватать, кто бы ни правил страной.

Феокриту хочется похлопать хорошо играющему актеру, но он осторожен. Кто знает, быть может, придется навсегда остаться здесь, в Лампсаке. Лучше не обращать на себя внимание. Эпистат и так недовольно оглядывается на бушующих зрителей. Администратору ясно, что они думают не о Трое, а о столице его повелителя, но нельзя же запретить Эврипида... И царский чиновник молча ждет, пока венки перестанут лететь на орхестру.

Миртилла своих роз не бросила. Понимала и слова и чувства Ифигении, пока царевна хотела жить, а добровольной смерти не понимает.

В тот день после «Ифигении в Авлиде» играли «Алкестиду» [84] Трагедия Эврипида. . Снова Миртилла плакала, слушая прощание с детьми матери, жертвовавшей собой ради спасения любимого мужа. И эту трагедию Эврипида она видела впервые. Феокрит улыбался, утешая плачущую:

— Побереги слезы, подожди...

У нее появилась надежда, а когда Геракл, пришедший в дом скорбящего мужа, поборол демона смерти, она радостно зааплодировала вместе со всем амфитеатром.

Довольная счастливой развязкой, Миртилла почувствовала, что сильно проголодалась. После двух трагедий подряд устали и актеры и зрители, а предстояла еще одна трагедия и драма сатиров. Глашатаи объявили перерыв. Снова потекли по лестницам из глубины амфитеатра пестрые потоки, перемешиваясь с белоодежными зрителями первых рядов. Задние ряды разошлись по склонам окружавших театр пологих холмов. В условленном месте Феокрита и Миртиллу ждала Эвноя с корзинкой домашней провизии, прикрытой холстом. Поэт и его подруга разулись и, сняв гиматии, уселись на выгоревшую жесткую траву. На солнце было по-летнему жарко. Пряно пах лиловый, все еще цветущий чабрец. Эвноя, опорожнив корзину, хотела уйти, но Феокрит усадил и ее. Миртилла с благодарностью взглянула на поэта. После него служанка была для нее самым близким человеком в Лампсаке. Пережив трагедийные волнения и наслушавшись рассуждений о смерти, она радостно отдыхала, смотря на залитые солнцем холмы, голубое море, весело шумевшие и перекликавшиеся кучки людей, утолявших голод и жажду.

После перерыва началось представление «Ипполита увенчанного». Миртилла сразу же узнала по гибкому, спокойно-красивому голосу Ипполита актёра, который утром так хорошо играл Ахилла. Опять силилась вспомнить, кто же он, и снова не вспомнила. Хотела было спросить у Феокрита имя актера, но, сама не зная почему, не решилась. А когда начался последний диалог Артемиды и Ипполита, она снова заплакала, как и многие женщины, бывшие в театре. Богиня, враждовавшая с ее любимицей Афродитой, ей не нравилась, но голос умиравшего Ипполита звучал волнующе-нежно:

«— А...

Волшебное благоуханье! В муках

Ты льешься в грудь... и будто легче мне...»

Пока по окончании трагедии приставленные к театру рабы переменяли раскрашенные щиты между колоннами проскения, зрители ели плоды и сладости, которые торговцы снова разносили по рядам. Феокрит купил большую кисть душистого лампсакского винограда. Миртилла предпочла недавно созревшие приторно сладкие фиги. Осторожно надкусывала их, чтобы не запачкать одежду. Кругом разговаривали, спорили, смеялись. Виновато улыбаясь, сказала Феокриту:

— Наревелась я сегодня на целый месяц...

— Пожалуй, даже на все три... Ты ведь редко плачешь, Миртилла.

— Да, не часто, когда переживаю свое, а в театре не могу. Слишком мне всех жалко.

— Славная ты моя... Ну, теперь зато насмеешься,

— А «Киклоп» — это весело?

— Сама увидишь.

Глядя на обжору и пьяницу Полифема, на его спутников-сатиров, на потешные приключения Одиссея, Миртилла хохотала, точно развеселившаяся девочка. Смеялись все — старый чиновник-эпистат, жрецы, воины, философы, гетеры, зрители в белых, разноцветных, серых одеждах... Выходили из театра веселыми толпами, громко разговаривая и все еще смеясь. Трагик-философ умел и рассмешить, чтобы люди, насмотревшись на ужасы жизни, не забывали, что она все-таки хороша и жить стоит.

Был уже вечер. Солнце собиралось спрятаться за горы Херсонеса Фракийского, от деревьев тянулись длинные размытые тени, но воздух, нагревшийся за день, нежил утомленные тела и звал на берег тех, кто не боится осенней воды. Феокрит и Миртилла решили выкупаться,

Бросившись в воду, спокойную и холодную даже после жаркого дня, Миртилла завизжала так пронзительно, что проходившая поблизости старуха испуганно оглянулась. Уж не тонет ли кто?.. Нет, среди розовых вечерних брызг виднелись два загорелых тела, быстро плывших от берега. За летние месяцы Миртилла научилась хорошо плавать, и Феокрит не боялся теперь заплывать с ней далеко. Потом, взявшись по обыкновению за руки, они выбежали на берег освежённые и бодрые. Присели отдохнуть на разостланные гиматии. Солнце закатилось. Сразу стало свежо. Одеваясь, Миртилла дрожала точно в лихорадке. Посиневшие ноги покрылись гусиной кожей. Феокрит взглянул на нее, посмотрел на осенне-неподвижную морскую гладь, покачал головой.