Николай Раевский - Последняя любовь поэта

Через неделю после того как Миртилла не пошла к Гипериду, Феокриту сообщили, что его разыскивает купец, приехавший из Александрии.

Письмо было от Конона. Царский звездочет сообщал, что при дворе ничего не знают о речи Феокрита на каком-то пиру у какого-то неведомого эпикурейца. Был когда-то сикионец [90] Уроженец города Сикиона (на южном берегу Коринфского залива, в Средней Греции). Неофрон, который сочинял плохие трагедии, а о Неофроне из Лампсака никто не слышал.

«Ты испугался своей тени,— писал Конон.— Возвращайся поскорее. Царица Береника уже несколько раз спрашивала, куда ты пропал и не съели ли тебя волки. Она надеется, что ты напишешь энкомий в ее часть. Каллимах прославил ее волосы, но ей этого мало. Теперь очередь за тобой. Выбирай любую часть тела царицы и бери стилос. Приезжай, дорогой друг, и да сохранит тебя Аполлон, если он в самом деле существует и занимается делами поэтов».

Феокрит бережно сложил длинное послание веселого звездочета и поспешил домой сообщить Миртилле долгожданную весть.

Опустевшие улицы затопило лунное серебро. Черными обелисками стояли неподвижные кипарисы. Ночь была прохладная, но от быстрой ходьбы поэту стало жарко. Он распахнул гиматий. Дойдя до дому, взялся, как обычно, за кольцо калитки и постучал им о дерево. Служанка не выходила. Постучал сильнее и, повернув кольцо, с удивлением увидел, что калитка не заперта. Не раз уже Эвноя забывала задвинуть засов, и Феокрит сказал себе, что надо ее как следует пробрать. Обокрадут в конце концов...

Что это?.. Все окна домика освещены. Что?.. Что?.. С отчаянным плачем бежит навстречу Эвноя.

— Госпожу... закололи...

Покачнулся. Перед глазами черно. Пустота. Ужас.

— Умерла?

— Умирает...

Вбежал в комнату. Ничего не видит, кроме дорогого лица. Какой-то старый человек встает, уступая место. Миртилла уже не здешняя. Восковая статуя. Глаза закрыты, на губах розовая пена. Феокрит опустился на колени, прильнул губами к бессильно повисшей руке.

Врач поднял поэта, увел в сени.

— Спаси её... Отдам все, что у меня есть... Спаси...

Старик-врач берет его за руку.

— Она умирает, Феокрит... Сделать ничего нельзя. Мужайся...

Холод в ногах. Закрывает лицо руками, всхлипывает.

— Да что я буду делать без Миртиллы?..

Вернулись в комнату, Феокрит наклонился к самому лицу подруги, зовет:

— Миртилла... Миртилла...

Она медленно открывает огромные блестящие глаза. Узнает. С трудом шепчет:

— Феокрит... милый... я ни с кем... веришь?

— Верю, радость моя...

Снова падает на колени, рыдает, целует холодеющую руку

— Родная… не уходи...

Она хочет ответить и не может. Хрип, хрип, клокотанье в груди Врач вытирает пену с губ. Дает ложку вина.

Умирающая медленно шепчет слово за словом:

— Нет... солнца мне больше не видать... вовеки... Прощай, Феокрит... Живи...

— Радость моя... жизнь моя...

Текут слезы по щекам поэта, неудержимо текут. Миртилла затихла. Глаза открыты, но уже не видят тех, которые здесь. К ней подходит мать, наклоняется, целует в губы. Грудь больше не болит. Тишина. Покой. Засыпя, Миртилла улыбнулась и прошептала последнее слово: — Мама...

Она умерла незадолго до рассвета. Приняв последний вздох подруги и закрыв ей глаза, Феокрит долго смотрел на мертвое лицо любимой.

— Прости... Не уберег я тебя...

Снова обняв рыдающего поэта, врач увел его в сад. Эвноя рвала на себе волосы, по-деревенски голосила, катаясь по полу. Женщины-соседки вместо нее грели воду для обмывания покойницы.

Весть о том, что подругу Феокрита убили, разлетелась по городу быстро. Целый день приходили в домик под тростниковой крышей знакомые и незнакомые — соседи, гетеры, почитатели поэта, узнавшие о его горе. Эпистат прислал своего секретаря. Начальник гарнизона пришел сам. Пришел плачущий Херсий с венком из тисса, престарелый стоик Филоксен. Биограф Идоменеи поставил под траурное ложе лекиф — тонкогорлый кувшинчик с душистым маслом. Еще цвели в садах Лампсака поздние розы, и много их нанесли в комнату умершей.

Она лежала на низком ложе ногами к выходу. Умащенное благовониями тело было завернуто в белоснежное полотно и усыпано алыми розами из сада покойной. Кругом стояли прислоненные к ложу венки. Приносили все новые и новые. Приносили и лекифы — кувшинчики горя. Пока жила юная женщина, много было у нее завистниц, а не стало ее, и смягчились сердца. Самим когда-то придется умереть. Может быть, скоро... В комнате стоял запах вянущих цветов и мирры [91] Душистая смола некоторых южных деревьев . Еще не примешивался к ним страшный запах смерти.

В домике никто не разговаривал. Плакали. Порой начинали горько причитать женщины-простолюдинки. Соседские дети пугливо жались к дверям.

Беседовали в саду. Заплаканной Эвное много раз пришлось рассказывать одно и то же. Она провожала госпожу из гостей. Недалеко совсем и не очень поздно. У калитки стоял какой-то мужчина в коротком хитоне — должно быть, раб. Пошел навстречу. Поравнявшись с Миртиллой, всадил ей в грудь нож и убежал.

Было ясно всем — кто-то его подослал. Мужчины спрашивали приметы убийцы. Эвноя ничего не запомнила — перепугалась. Начала кричать. Прибежали соседи, внесли раненую в дом. Вот и все... Кончив рассказ, Эвноя снова принималась рыдать: — И в гости почти никогда не ходила... А тут...— Не хотелось ей верить, что нет больше той, которая была и госпожой и подругой, какой ввек не найти. Рыдала и от горя и от страха. Ни в чем она не виновата — велели отнести письмо, она и отнесла. Но, наверное, в этом письме все дело. А как дознаются и начнут пытать...

Весь день Феокриту пришлось быть на людях, выслушивать слова сочувствия, жать руки, благодарить за то, что почтили умершую. Ночью он остался с ней наедине. Велел и Эвное до утра не входить в комнату. Из сада лился холодный воздух лунной ночи. Рядом с ложем горел одинокий светильник. Как всегда, чирикал за ларем сверчок, Феокрит сидел неподвижно и, не отрываясь, смотрел на лицо мертвой подруги.

Ушла... Ушло его счастье... последняя радость жизни... Родная, милая, маленькая... он вспомнил, как смеялась Миртилла, когда он так ее называл. Маленькая... А назавтра ее зароют... И опять нахлынула неудержимая волна слез. Феокрит зарыдал и, упав на колени, прижался лбом к полотну, под которым было холодное неподвижное тело.

Он провел в комнате покойной всю долгую осеннюю ночь. Несколько раз подливал масла в светильник, чтобы видеть ее лицо. Думал. Если бы знать, что, умерев, можно свидеться с Миртиллой, умер бы теперь же... Но не ведаем мы ничего о том, что ждет нас за гробом. Вернее всего, что ничего... И он решил жить. Допишет песню о любимой и, пока живет речь эллинов, будет жить и его Миртилла.