Анри Кок - Последние из Валуа

Им тоже предстояло умереть! А, тем хуже! Зачем явились на эту ненавистную свадьбу? Короче, они вернулись. Немногочисленные блюда уже стояли на столе; не хватало только zeppole, которые подают на десерт. Все расселись все своим местам. Я слышала, как они кричат и смеются, слышала, как они чокаются кубками, в которых плещется молодое граньянское вино. Zeppole! Zeppole! Когда же наконец они начнут есть zeppole ?

Ах! Что, если Себастьяно Гритти меня обманул, или, скорее, обманулся сам! Что, если его яд, добавленный в столь малом количестве в столь большое блюдо, не произведет должного эффекта!

Они по-прежнему смеялись и пили.

«За здоровье молодых! За здоровье Флавии! За здоровье Маттео!»

Да! За их здоровье! После zeppole !

Улицу огласили радостные крики: сердце едва не выскочило у меня из груди. Они так радовались потому, что им вынесли их любимое блюдо!

Тишина. Они делили пирог. Я вся затряслась, как в ознобе. О, Себастьяно Гритти! Они смеялись уже не так громко! Вообще перестали смеяться! Снова тишина, более продолжительная, чем первая, а затем – крик, изданный Мартой Галлой… Крик ужаса, на который сбежались все соседи.

Я тоже вышла на улицу и пробилась сквозь толпу. Через открытые окна зала я смогла их увидеть: они все были мертвы! Все до единого ! Каждый умер на том самом месте, какое занимал за столом! Все были мертвы, словно пораженные молнией; один, зажав в руке кубок, другой, склонившись над тарелкой… Маттео держал Флавию за руку. Вызвали полицию и врача.

От zeppole не осталось и следа: их уничтожили в мгновение ока. Но оставались другие блюда.

Произведя осмотр, врач заявил, что они отравились ядовитыми грибами, которыми был нашпигован кролик.

На кухне рыдала, громко причитая, Марта Галла. Ее, как могли, успокаивали; говорили: не ее, мол, вина; во всем виноваты грибы.

На следующий день всех, кто гулял на свадьбе, похоронили. Я присутствовали при погребении вместе с отцом, матерью и братом.

Выйдя с кладбища, я побежала к Себастьяно Гритти.

«Ну что?»

«Они все мертвы».

Я рассказала ему, как все было.

«Совесть не мучает?»

Я пожала плечами.

В тот же день он начал посвящать меня в тайны своей науки. Великой науки, госпожа! Всему, что я знаю, меня научил Себастьяно Гритти.

Тем не менее я пожелала обучаться и у других сведущих в этом деле людей; так, во Флоренции, я – как, впрочем, и ваш парфюмер, Рене – целый год работала в лаборатории Параффизи, одного из самых знаменитых в Италии производителей быстродействующих ядов, и, скажу откровенно, Параффизи и в подметки не годился Себастьяно Гритти. Стоит ли удивляться, что, будучи учеником столь посредственного учителя, ваш Рене так и не достиг вершин этого мастерства? Хотя, кто знает: может, у меня имелась природная расположенность к этой науке? Да, Себастьяно Гритти научил меня всему, но я все это довела до совершенства.

– Но с какой целью Себастьяно Гритти, живший в уединении вдали от родины, занимался токсикологией?

– Полагаю, из интереса, из любви к этой ужасной науке, которая стала для него страстью… после того как перестала быть средством. Сам он объяснял мне это так: «Видишь ли, малышка, чем дольше ты живешь, тем больше убеждаешься – через ненависть, жажду мести или соблазн наживы, – что половина мира только того и хочет, что уничтожить другую половину… Так вот: тот, кто сможет снабдить всех тех, кто о них мечтает, надежными средствами, которые позволят им, никак себя не компрометируя, избавиться от ненавистного соперника, надоевшей жены или же заносчивого начальника – список можно продолжить – быстро станет баснословно богатым человеком… Я уже стар, и потребности мои не так велики, как в былые годы; ты же, напротив, молода, красива, энергична как телом, так и душой, и заслуживаешь самого блестящего будущего. Работай, Нанелла, работай, и однажды мы вместе отправимся в какую-нибудь новую страну, где сможем опробовать твои, полученные от меня, знания, чтобы затем насладиться твоими триумфами!»

Реализовать этот проект Себастьяно Гритти помешала смерть.

Однажды, когда мы, беседуя о том о сем, гуляли по саду, он вдруг побледнел, закрыл глаза и упал навзничь. Я сбегала за Наталом. Вместе мы перенесли больного домой, уложили в постель, дали ему укрепляющее лекарство, и он пришел в сознание… Но часы его были сочтены, и он сам понимал это.

«Ничего не поделаешь, – сказал он, – небытие уж распахнуло передо мной двери. Жаль! Мне так хотелось пожить еще годика два-три рядом с тобой, Нанелла, и для тебя!»

Я плакала. Он это заметил.

«А вот и слезы, – произнес он с насмешкой. – Значит, ты меня все-таки хоть чуть-чуть любила?»

«Очень!»

«Наверное, так оно и было: ведь у нас одинаковые чувства, одинаковый взгляд на многие вещи. Но скорее же вытри глаза: тому, кто силен духом, не пристало печалиться. Что будешь делать, когда меня не станет?»

«То, что вы мне прикажете».

«Что ж: приказываю тебе оставить Неаполь и, уехав в Рим, начать все с нуля. Не хочу, чтобы ты здесь зачахла. Рим – прекрасный город, где ты тотчас же найдешь применение своим талантам. К тому же ты приедешь туда отнюдь небедной. Открой этот шкаф. Видишь небольшой ларец?»

«Да».

«В нем десять тысяч дукатов: девять тысяч возьми себе, а остальное отдай Наталу – это для него и собаки. Этих денег им должно хватить года на два».

«Надеюсь, я еще смогу выслать вашему старому слуге какую-то сумму, когда, по моим подсчетам, у него ничего не останется».

«Да, не забывай их. Особенно пса – он всегда был мне надежным товарищем. А что до Натала, то у него одно лишь достоинство: то, что он ничего не слышит и всегда молчит. Так что поезжай в Рим… сразу, как меня похоронишь… где угодно… в первом попавшемся углу… и без священника, без молитв, поняла? А по приезде в Вечный город сразу же начинай вести роскошную жизнь, пуская пыль в глаза, – это лучший способ привлечь к себе дураков. А дураки почти всегда порочны – они завалят тебя работой. А теперь прощай и удачи! Завесь занавеску у кровати. Паралич подбирается к мозгу; мысли путаются. Не стоит тебе сидеть здесь и слушать, как я силюсь сложить слова в предложения».

«Не хотите попрощаться с Наталом?»

«С Наталом… с какой стати? Вот с собакой – охотно».

Я позвала Стриедо. Положив лапы на кровать, тот посмотрел печально на хозяина и жалобно взвыл.

Старик улыбнулся.

«Черт меня побери, – прошептал он, – и этот плачет! Не оставляй его, Нанелла. Прощай!»

Через несколько минут Себастьяно Гритти скончался.

Спустя неделю, ничего не сказав ни отцу, ни матери, ни брату, но, оставив им в утешение от моего исчезновения, пятьсот дукатов, я покинула Неаполь и отправилась в Рим.