Анри Кок - Последние из Валуа

Тофана на секунду остановилась и, взглянув на королеву, сказала:

– Простите, госпожа, что до сих пор я так подробно останавливалась на деталях, которые, возможно, показались вам мелочными, но это было необходимо для того, чтобы вы поняли, как из той девочки, какую я вам описала, я затем превратилась…

Екатерина благосклонно улыбнулась.

– Продолжайте! – сказала она. – Вам нечего извиняться. Все, что вы рассказываете, мне крайне интересно.

Тофана продолжала:

– Кем был этот Себастьяно Гритти?.. Я так этого никогда и не узнала. Впоследствии я предполагала, что то имя, которое он носил на Сицилии, было вымышленным, и под этим вымышленным именем скрывался некий весьма известный человек. Одно я знаю наверняка: родом он был из Венеции – он сам мне об этом говорил позднее. Ссыльный, вероятно, приговоренный к смертной казни за какое-то ужасное преступление правительством его страны, он укрылся в Неаполе, где жил в верхних кварталах, на Монте Кальварио, в небольшом домике, со своим псом Стриедо и глухонемым слугой по имени Натал.

Не будучи роскошным, этот домик был обставлен с некой изысканностью, которая произвела на меня, дочь простого рыбака, непередаваемое впечатление.

«Тебе здесь нравится?» – спросил он.

«Да», – ответила я.

«Что ж, можешь сюда приходить. Умеешь читать и писать?»

«Нет».

«Хочешь научиться?»

«Да».

«Я тебя научу».

Пока мы так переговаривались, он внимательно осмотрел меня и пробежал пальцами по всем частям моей головы.

«Ну и ну!» – воскликнул он вдруг.

«В чем дело?» – спросила я.

«Я скажу тебе это… как-нибудь… когда ты подрастешь, – ответил он, улыбнувшись. – Но пообещай, что будешь приходить ко мне. Сможешь?»

«Почему нет, если я сама этого хочу?»

«Чем ты обычно занимаешься?»

«Пасу коз».

«Тогда ты сможешь легко совмещать работу с обучением. За моим садом простирается огромный луг, где твои козы найдут столько травы, сколько их душе будет угодно, а мой слуга проследит за тем, чтобы их у тебя не украли, как сегодня творог. Значит, договорились: я жду тебя завтра?»

«Хорошо. Завтра я приду».

И, как я и обещала, на следующий день я вернулась к Себастьяно Гритти, который тут же приступил к моему обучению.

Перед ним стояла трудная задача, но я была послушной, смышленой – говорю это без ложной скромности – и делала немалые успехи. За сравнительно короткое время я научилась читать и писать, правильно говорить на итальянском – чистом итальянском тосканцев, который имеет так мало общего с неаполитанским диалектом, – а также выучила французский и испанский языки. Каждый день я проводила по три-четыре часа за занятиями с моим учителем, за занятиями и беседами. Себастьяно Гритти не только давал мне знания, но и развивал мой мозг – развивал на собственный манер, вбивая мне в голову свои принципы.

Распространяться на эту тему я не буду, не то мой рассказ зайдет далеко в сторону; скажу лишь, что именно благодаря Себастьяно Гритти я отошла от тех религиозных и моральных устоев, которые до тех пор соблюдала, как соблюдали их все вокруг меня.

Моральное кредо моего учителя сводилось к следующей максиме: « Поступай так, как тебе хочется, если это тебе по силам »; религиозное же к такой: « Ничего – до нас, ничего – после нас; пока мы есть – все для нас ».

Екатерина Медичи покачала головой.

– Что до морали Себастьяно Гритти, то с ней я согласна, – сказала она, – а вот его религия мне кажется порочной. Есть ведь и другая жизнь, к которой рано или поздно все мы должны подготовиться, дабы искупить ошибки, сделанные нами в жизни этой.

Тофана улыбнулась несколько насмешливо.

– Когда знаешь, что на твоей совести лежит столько грехов, что тебе никогда их не искупить, то просто перестаешь о них думать.

– Если я правильно вас поняла, этот Себастьяно Гритти был безбожником, что весьма досадно, но вы не должны сейчас его передо мной оправдывать; меня интересует лишь то, к чему привели ваши с ним отношения. Однако же, как вы сами объясняете то участие, которое он к вам проявлял? Он был в вас влюблен?

– Влюблен – не самое подходящее слово, госпожа; скорее для описания его чувств ко мне лучше подходит другое слово – любопытство. Будучи способным определить характер индивида всего лишь по строению черепа последнего, Себастьяно Гритти тотчас же понял, что я представляю собой, если можно так выразиться, благодатную для посева человеческую почву, и решил посмотреть, даст ли эта почва нужные ему всходы.

– Должно быть, он очень обрадовался, когда увидел, какие она дала всходы… Но продолжайте, продолжайте. Все это так интересно!

– Так я ходила к Себастьяну Гритти на протяжении четырех лет, не имея другой радости – да и не помышляя о таковой, – как набираться знаний на его уроках. Он и сам уже привык к моему обществу, и когда не видел меня несколько дней, признавался, что ему меня не хватало.

Одно тем не менее меня удивляло и даже печалило – тайна, которую он хранил касательно тех работ, которым предавался в самой дальней комнате своего дома. Много раз, когда я являлась к нему, он чем-то занимался там за закрытой дверью, но ни разу не позволил мне туда войти.

«Что вы там делаете?» – спрашивала у него я.

«Тебя это не касается, – отвечал он, смеясь, и добавлял обычно, заметив мое раздражение: – Полно, Нанелла! – так тогда меня все звали. – Не сердись! Если будешь умницей, то позднее мы дополним твое обучение одной великой и полезной наукой. Но для этого, не забывай, ты должна быть умницей».

Умницей? Но что подразумевал мой учитель под этим словом?.. Сейчас узнаете.

Тогда мне шел уже пятнадцатый год; я была красива. Однажды на берегу ко мне подошел сын одного рыбака, нашего соседа, тоже рыбак, и сказал, что любит меня.

Ему было двадцать, этому Маттео Руццини, и он был прекрасен, как Бог… Его слова мне не понравились, но в то же время слышать их мне было приятно: не понравились потому, что внутренне я чувствовала, что достойна чего-то лучшего, чем быть женой простого рыбака; приятно же слышать их мне было потому, что чувства мои уже начинали пробуждаться, и такое признание им льстило.

Он нежно дотронулся до моей руки.

«Я люблю тебя, Нанелла, – повторил он. – Скажи лишь слово – и я завтра же попрошу у твоего отца твоей руки».

На следующее утро я обо всем рассказала Себастьяно Гритти.

«Ну, и что ты об думаешь?» – спросил он.

«Я не хочу выходить замуж за рыбака».

«Ха-ха!.. Мы честолюбивы и имеем на то полное право. Не для marinaro готовил нас наш друг Гритти!.. Ха-ха!.. Так откажи ему, малышка, раз ждешь лучшего».

«Но…»

«Но что?..»

Я, вероятно, покраснела, и он понял, о чем я думаю.

«Понятно! – весело продолжал Себастьяно Гритти. – Этот Маттео Руццини нам нравится… в определенном плане… То есть он устраивает нас как любовник, но не как муж… Эх, дорогуша, я же говорил тебе: « Поступай так, как хочешь ». Возьми его себе в любовники, но замуж за него не выходи – парень от этого ничего не потеряет».