Владимир Валуцкий - Три Ярославны

— Печальная твоя история, и не похож ты на дьявола. Плохо придётся твоим грабителям, даю слово.

Тогда старик протягивает к Харальду руки, трясёт головою и просит слёзно:

— Видит Бог, не хочу им мести. Я их простил, и ты прости, как велел нам Христос.

Харальд говорит:

— Хоть бы ты их и сто раз простил, у меня служба такая — не спускать разбойникам. Лучше скажи, что я ещё могу сделать для тебя.

Роберт Дьявол говорит:

— Ничего, кроме того, что сделать не хочешь. А мне нужно спешить, ибо силы оставляют меня, а я хочу вернуться домой и благословить перед смертью сына своего и наследника Вильгельма.

И они дружески прощаются, и Харальд даёт Роберту денег на дорогу и двух воинов с Чудином во главе, чтобы проводили старика до Кесарии, куда приходят корабли.

Солнце поднимается выше, и всё жарче зной. И Харальд собирается отдохнуть в тени. Но тут к нему в ротонду приходит Фома Эротик, патрикий. И в руке у него книга, в которую нотарий записывал его беседы с Архитектором.

Патрикий жадно выпил весь кувшин вина и говорит:

— Знаю, славный Харальд, что не любишь, когда мешаются в твои дела. Но многое не сходится в этой книге с отпущенными суммами.

— В этом я плохо понимаю, — говорит Харальд. — Скажи, кто виноват и кого наказать, и я исполню.

— И разбойники, — продолжает грек, — всё ещё грабят на Иерихонской дороге, и прибыль от паломников уходит в их руки мимо казны. Слышал, что они ограбили самого герцога Норманнского. И, думаю, мало он расскажет хорошего о службе безопасности в Святых местах.

Харальд говорит:

— Не будут отныне грабить.

И больше ничего не сказал, и патрикий ничего не спросил, потому что знал цену слова Харальда.

Тут халиф Дахер вошёл и, улыбаясь льстиво, говорит им:

— Труды — до полудня, а теперь прохладная баня и жаркие гурии ждут вас!

Грек сразу оживился и, облизнув губы, спрашивает:

— Хороши гурии?

Халиф в ответ только закатил глаза и защёлкал языком. Грек говорит:

— Отдохнём, Харальд?

— Мои труды — после полудня и к ночи, — сказал Харальд и вышел. А халиф Дахер хихикает:

— Харальд так верен своей Эллисив, что, я боюсь, у него кое с чем не всё в порядке.

Фома Эротик говорит:

— Главное, чтобы у него меч был в порядке. И чтобы не меньше, чем Эллисив, он служил василевсу.

Харальд же, выйдя из дворца, велит Ульву привести пойманного разбойника. И велит развязать его, ведя меж тем разговор с Ульвом, что сегодня ночью пройдёт караван с дорогими тканями из Дамаска и как жаль, что все воины в дозорах по другим местам и некого послать на Иерихонскую дорогу.

Ульв ничего не понимает, но, зная, что Харальд не скажет зря, не спорит.

Разбойника развязывают, и Харальд говорит ему:

— По законам Империи должно ослепить тебя. Но человек, которого ты ограбил, просил простить тебя во имя Господа. Иди и подумай об этом благом деле, и, может, оно отвратит тебя от разбоя.

И разбойника отпускают, и он славит Аллаха и Харальда, а Харальд начинает совещаться с Ульвом.

Настаёт ночь, и спадает зной, и всё сущее радуется прохладе. Луна освещает пустыню, и дорога Иерихонская, вытоптанная до глади, блестит под луной, как река.

И по этой дороге шагает караван из десяти верблюдов с двумя погонщиками. Между горбами у верблюдов свисают мешки с дорогими тканями, как и говорил Харальд.

И они доходят до моста через ручей, откуда невдалеке видна бедуинская деревня. И в этот поздний час многие жилища в ней светятся.

И вот, едва верблюды ступают на мост, из-под моста, подобные чёрным пантерам, выскакивают двадцать человек с укрытыми лицами и кривыми саблями и останавливают караван. И погонщики в страхе падают на колени, потому что нет сомнений, что это разбойники.

Старший над ними, в чалме, говорит:

— Помолитесь хорошенько вашему Христу, или как там его, — ваша смерть пришла.

Тогда один из погонщиков бьётся об землю и жалко вопит:

— Возьмите всё, добрые люди, там — настоящее добро, а наши жизни ни драхмы не стоят!

— Они дороже стоят, потому что нам не нужны свидетели, — говорит старший. И заносит над бьющимся саблю.

Но в это время второй погонщик выхватывает из-под плаща меч и одним ударом сносит ему голову и чалму. И голова катится по дороге, и разбойники ошеломлённо смотрят, как разматывается чалма.

И пока они смотрят, острые ножи прорезают мешки изнутри, и десять воинов Харальда соскальзывают с верблюдов, имея секиры в руках. И нападают на разбойников, и перебивают их в мгновение ока. Кроме одного, которого Харальд велит пощадить.

Харальд срывает укрытие с его лица и видит, что угадал верно. И разбойник, отпущенный им днём, стоит перед Харальдом и дрожит смертной дрожью, понимая, что второй раз не уйти.

— Верно понимаешь, — говорит ему Харальд. — Но может быть, я прощу тебя второй раз, если укажешь, где другие твои подельники.

Разбойник говорит:

— Этого я даже умирая не скажу, потому что Аллах не пустит меня в небесный рай за предательство и мне вечно гореть в аду. — Но сам мигает глазом и кивает через плечо Харальда. — Лучше уж, — продолжает он и кивает снова, — недолго потерпеть.

Харальд оглянулся и видит, что разбойник кивает на деревню, что невдалеке, и понимает, что не зря там светятся ночью огни. Он оборачивается к разбойнику.

— Я тебя прощаю, — говорит Харальд. — Но это тебе — от своих.

И, взмахнув мечом, укладывает разбойника и делает знак варягам. И они, оставив Феодора с верблюдами, бесшумно бегут в сторону деревни. И луна, ушедшая за тучу, скрывает их во тьме.

Утром Чудин-воин медленным шагом возвращается на коне из Кесарии, куда провожал Роберта Дьявола.

Он подъезжает к мосту и видит, что вдоль дороги стоит множество острых колов с насаженными на них людьми и некоторые из них ещё живы, но не могут ничего сказать. А под каждым написано на дощечках греческими и сарацинскими литерами: «Вор». Мухи облепили запёкшуюся кровь, и хищные птицы кружат над трупами.

Оглядывается вокруг Чудин, и нет никого, кто бы объяснил ему, что это значит. Но видит невдалеке расходящийся дым и скачет туда.

Там уже догорает пепелище деревни. Бегают по нему и воют собаки и бродят куры с палёными перьями, женщины роются в пепле, ища уцелевшие пожитки, и только неразумные дети со смехом забавляются головешками.

Чудин подъехал и спрашивает женщину, что здесь случилось. Она же, видя его богатый византийский плащ, смотрит на него с великой ненавистью и говорит:

— Спроси у своих, зачем они сожгли нашу деревню и посадили всех мужей без разбора на колы, а нам запретили под страхом смерти снять их и похоронить.

Тут другие женщины с плачем и проклятьями стали окружать Чудина, и он понял, что ничего здесь не узнаешь, и поскакал в Иерусалим.