Владимир Валуцкий - Три Ярославны

— А ты?.. Разве ты не рад? — Она подошла ближе, разглядывая его скарб. — Куда собрался?

— Прощай, княжна. Возвращаюсь в Берестов, в обитель...

— Как — возвращаюсь?.. А я? — Анна выпрямилась удивлённо и гневно. — А я тебе не велю! Или я не госпожа твоя и ты не раб мой?

— Ты мне госпожа, — отвечал Даниил, ещё ниже клоня голову. — Но раб я — Божий.

— Ну вот... ты и обиделся. — Анна ещё приблизилась, с виноватой улыбкой заглянула в его опущенные глаза. — Как же ты мог помыслить, Даниил, милый, что мы расстанемся? Как я без тебя? Кто мне о земле франкской расскажет?.. С кем риторику буду учить, Писание?.. Латынь — без неё ведь нельзя франкской королеве!

— Кончилось твоё учение, — сказал Даниил.

Впервые за время разговора он поднял взгляд на княжну — и тут же опустил.

Но как прекрасны были глаза Анны, глядящие в упор и ласково, поставленные широко, как у косули, зелёные, как несозревший крыжовник!..

Ярко пылали светильники, за их колеблющимся пламенем фигура митрополита с посохом в руке казалась неземной и грозной.

Даниил распростёрся на каменных плитах собора:

— Святой отец! Отмени княжий указ! Позволь удалиться в пустынь!

Митрополит вышел из ореола светильников и вновь стал невысоким, тучным и к тому же весьма настороженным старичком. Всякого подвоха ждал он ежечасно в этой варварской стране.

— Указы мирские, сам знаешь, мне неподвластны. Отчего господина ослушаться хочешь?

Светильники отражались в глазах Даниила, и смятения был полон его голос.

— Пролился я, как вода...

— Покайся.

— С детства знаешь меня, отче. Я вырос в обители, смиренно постигал многие науки, пока не призван был ко двору для наставления княжны. Но какой силой теперь укреплю дух и веру её, когда умер Бог во мне!..

— Кайся, грешник! — произнёс митрополит сурово.

— Страшен и сладок мой грех. Люблю... всей силою любви земной...

— Кого? — отступил митрополит.

— Госпожу свою... Анну!

— Замолчи! — Феопемпт испуганно оглянулся.

— Не гони, святой отец, ибо отринул меня Господь!.. Она одна — моё божество. Прекрасны глаза её голубиные, и нет пятна на ней...

— Замолчи, не скверни Писание!

Феопемпт схватил чашу со святой водой и выплеснул на Даниила. И тот затих на полу, обхватив голову руками. Митрополит озадаченно постоял над ним, потом повернулся и снова исчез в ореоле светильников, и Даниил услышал его недовольный голос:

— Сам грешил — сам неси крест свой... Возьми в дорогу псалтирь. Десять псалмов с утра, десять вечером, постись семь дней в неделю. Плоть умерщвляй бичеванием...

Натыкаясь на амвоны и ножки светильников, Даниил полз следом за ускользающей фигурой митрополита.

— Душа бессмертна, — слышался голос Феопемпта и удалялся вместе со стуком его посоха, — Божья милость безгранична... А мы и без того с князем каждый день ссоримся. Не хочу...

— Отче! Не уходи! На погибель обрекаешь!..

Ответа не было, шаги затихли во тьме.

углу княжьего двора, среди беготни слуг, криков и конского ржания Злат вязал узду к коновязи.

— Ну? — вынырнула из-за крыльца Янка. — Разузнал? Про франкского короля?

Злат кивнул:

— Всё узнал.

— Ну, говори же, — нетерпеливо теребила его Янка, пока Злат, зачерпнув ковшом из бадьи, жадно пил воду.

— Коня его, — сообщил Злат, обтерев усы, — зовут Троль.

— И всё?..

— Нет. Меч зовут Сигфус.

— А сам? — Янка топнула от нетерпения.

— Сам же король именуется Генрих, победил на турнире графа де Оверни и дважды выбил из седла герцога Анжуйского...

— А какой он? Молодой, красивый?

— Кто? Герцог?

— Король!

— Этого не ведомо, — отвечал Злат. — Ты вот у меня — красавица! — И, оглядевшись, сгрёб отчаянно отбивающуюся Янку в могучее своё объятие.

Для переговоров отведена была княжья гридница, ярко освещённая по этому случаю сальными свечами в медных, византийской работы, канделябрах. Ярослав и епископ Роже сидели за концами стола, крытого парчовой скатертью, а за их спинами толпились княжьи мужи, священнослужители и дьяки. Стопки пергаментов лежали на столе и несколько десятков счётных палочек с зарубками.

— «...мехов лисицы и горностая, — читал Бенедиктус по списку, — король Ярослав даёт, по означенной договорённости, в количестве ста шкур...»

— Ста и двадцати, — с улыбкой уточнил Ярослав, придвигая ещё две палочки к уже выросшей возле Роже горке.

— «Сосудов золотых и серебряных, — продолжал читать Бенедиктус, — двадцать четыре...»

— Двадцать пять, — щедро придвинул лишнюю палочку Ярослав.

— «Святую же книгу Евангелие на славянском языке, украшенную жемчугом, — одну», — завершил чтение Бенедиктус, а Ярослав развёл руками и согласился:

— Одну.

Затем последовал обмен пергаментами, и долго скрипели перья, совершая многочисленные подписи; сыпался на подписи песок, капал на них расплавленный сургуч, и вонзались в сургуч королевская и княжеские печати.

— Теперь, — приветливо улыбаясь князю, молвил Роже, — когда размер приданого оговорён, нашей стороне хотелось бы получить ваши письменные гарантии относительно девичьей незапятнанности невесты. Вот текст хартии. — Он взял пергамент из рук Бенедиктуса.

Но пергамент застыл в руке епископа на полдороге, и улыбка сползла с его лица: князь оставался недвижим, лишь брови его тяжело сдвигались.

Роже пояснил несколько упавшим голосом:

— История знает случаи, когда невест приходилось возвращать вместе с приданым... а это хлопотно...

— А известны истории случаи, — сдерживая гнев, отвечал Ярослав, — когда непочтительные послы уезжали и без невесты, и без приданого?

Бенедиктус что-то шепнул Роже на ухо, и тот заговорил быстро и примирительно:

— Хорошо, хорошо... Если наша просьба оскорбительна вашему величеству, мы берём её обратно!

— Стыдно вашей святости! — Ярослав медленно отходил от гнева. — Анна ещё дитя малое!

— Именно поэтому, — подхватил тотчас Роже, вновь возвращая любезную улыбку на уста, — ради общего спокойствия хотелось бы взамен гарантии иметь в числе сопровождающих принцессу лиц некую сугубо охранительную особу...

— Особа будет, — недолго подумав, кивнул согласно князь и приказал: — Янку!

«Янку, Янку»... — тотчас зашелестело среди княжьей свиты, протопали шаги, шевельнулись стенные ковры, раскрылись двери, обнаружив суету в сенях, и спустя минуту запыхавшаяся Янка явилась в гриднице пред княжьи очи.

При виде черноглазой красавицы Бенедиктус заметно оживился, епископ же оглядел её весьма кисло и неуверенно кашлянул:

— Пусть ваше величество простит нам нашу настойчивость... но нельзя ли при этой особе... иметь ещё одну охранительную особу, ибо... Ибо...