Владимир Валуцкий - Три Ярославны

— «Бонжур» — так здороваются франки днём, — говорил Даниил. — «Бонсуар» же говорят вечером. Повтори.

Анна сидела боком на белой кобылке, а Даниил шёл рядом, придерживая лошадь под уздцы. Он загорел в дороге, и походка его была лёгкой.

— Бонжур... бонсуар, — сосредоточенно повторила Анна, хмуря те места, где у всех, кроме рыжих, находятся брови.

— Письменно к королю обращаются: сир...

— Сир, — повторила Анна.

— Но устно лиц королевского звания надлежит именовать «вотр мажесте» — ваше величество. Священников франки называют «ваша святость», рыцарей — «ваша честь». Герцоги и графы именуются «светлостью», вассалы же зовут их — «мой сюзерен».

— Зачем столько названий? Не проще ли называть всех — «господин»?

— Дело не в словах, Анна, — терпеливо объяснил Даниил, — а в сути вещей. Титул напоминает каждому о его назначении: рыцарь сражается за короля, священник молится за него перед Всевышним, крестьянин трудится на ниве, чтобы пропитать их.

— А король?

— Король отвечает перед Богом за всех.

— А королева?

— Она украшает его престол, — ответил Даниил, но Анна осталась неудовлетворённой ответом.

Немного поразмыслив, она покачала головой:

— Но королеве тоже могут прийти государственные мысли! Ну, например, я скажу: вотр мажесте, у франков хорошие мечи, ценятся дороже арабских, мне Шалиньяк сказывал. Почему бы не послать торговых людей на Русь? А с Руси они привезут мёда, мехов... яблок и орехов из нашего сада в Берестове...

Даниил, сдержав улыбку, стал подбирать поводья, но Анна смотрела на него требовательно, ожидая ответа.

— Боюсь, король ответит, что это не твоё дело, Анна, — отозвался Даниил. — Государственные дела решают мужчины.

Анна дёрнула плечом и хмыкнула несогласно.

— Если король так ответит, он глуп, — заявила она. — Разве отец не советовался с матерью, когда Эймунд хотел увести варягов из Новгорода?.. Нет, — убеждённо сказала Анна, — король ответит: ты молодец, Анна, и я обязательно сделаю, как придумала моя... Как он обратится к королеве?

— Он скажет: ма шер, мой друг.

— Ма шер, — повторила Анна. — Мон шер — я скажу королю... А как я обращусь к наследнику?

Ответа не было, и Анна поворотила лицо к монаху:

— Даниил! Как называют наследника престола? — Даниил продолжал молчать, медля с ответом. — Ага, умный Даниил! Вот, наконец, и ты чего-то не знаешь!

Печальная улыбка тронула губы Даниила.

— Наследника ты назовёшь просто — «мои фис». Мой сын...

— Сын, — повторила Анна, удивлённо вслушиваясь в это знакомое, но внезапно наполнившееся для неё новым смыслом слово. — Мон фис... — И сложила фразу: — Бонжур... мои фис!..

Между Янкой и Златом тоже происходила в это время поучительная беседа:

— Не греет, да светит — что такое? — спрашивала Янка.

— Огниво? — отзывался Злат и вытирал взмокший лоб платком.

Янка щурила глаза:

— Нет!

— Глаз кошачий?

— Почему глаз? — сплёвывая черешневые косточки, смеялась Янка.

— Ночью светит... Янка! — взмолился Злат, показывая платок, весь стянутый узлами. — Я уже шесть раз отгадал, и вот ещё — два... Человек не камень, терпит, да и треснет!

— А уговор — дороже денег! — отвечала Янка. — Отгадаешь столько загадок, сколько платок узлов вместит, ещё раз поцелую. Лучше смекай.

— Доспех? — безнадёжно спросил Злат.

— Нет! — веселилась Янка. И даже печальный рыцарь Ромуальд, ехавший неподалёку, прислушивался к их разговору с подобием улыбки.

И к вечеру жара не унялась, только дорожная пыль всё гуще оседала на возах, конях и одеждах путников.

Анна ехала теперь в повозке; опершись локтями о мех, она читала толстое, с жемчужным шитьём и золотыми застёжками Евангелие. Рядом с прежней беззаботностью сидела Янка, только теперь её рот и руки нашли другое занятие: Янка грызла подсолнухи. Даниил следовал за повозкой на лошади.

Скрипели колёса, дремали воины в сёдлах. Блестело неподвижное закатное солнце на шлеме Ромуальда.

Бенедиктус подъехал к Даниилу, и их кони пошли рядом.

— Восьмой раз вожу послов на Русь, и никогда дорога не была такой спокойной, — сказал Бенедиктус. — Печенеги поумирали от жары, а разбойники лежат в тени и не помышляют о разбое. Благодать. «Чему печалиться слуге, когда подкован конь, — пропел Бенедиктус, прихлебнув из фляги. — И близок дом, где в очаге всегда горит огонь...» Но тебя, я вижу, ничего не радует. В унынии — грех.

— Всяк радуется своему и по-своему, — отозвался Даниил.

— Тоже правда! — воскликнул Бенедиктус, довольный, что выпала возможность поболтать. — Отпустим же им грехи — завистникам, гордецам, корыстолюбцам — и оставим им их радости! Кесарю — кесарево. А Бахусу — Бахусово! Ибо когда я пью, я добр, а из этой позиции ещё интереснее наблюдать, что есть человек.

Даниил слушал вежливо, но не для диспута были его мысли, и далеки они были отсюда.

— Сего никому не дано знать, кроме Создателя, — кротко ответил он.

— Да нет, — возразил Бенедиктус, — и мы, грешные, любопытствуем. Лезем не только в душу, но и в тело — посмотреть, что там внутри, — скажем, какого цвета кровь... И хоть давно убедились, что зелёной она не бывает, продолжаем выпускать её из жил ближних.

— За это карает небо, но не мы.

Бенедиктус помолчал, вздохнул разочарованно.

— Броня у тебя покрепче, чем у нашего славного рыцаря, — кивнул он на закованного в латы Ромуальда. — Жаль, Даниил... я полагал, что двум самым умным в этом стаде есть о чём поговорить. — Он с сожалением заглянул в опустевшую фляжку. — Но тебе предпочтительней штудировать придворный этикет с дочерью твоего сюзерена...

— Прости, Бенедиктус, — перебил Даниил мягко, но решительно. — Говори, пожалуйста, тише. Княжна уснула.

Бенедиктус перевёл взгляд на повозку. Анна и правда спала, уронив рыжие пряди на книгу.

— Алла-а-а! — вдруг донеслось спереди из-за придорожного кустарника. — Алла, бисмилла-а! Ай, алла-а...

Даниил замер, прислушиваясь. Шалиньяк привстал на стременах. Воины разом ближе придвинулись к возку.

Ромуальд, чрезвычайно оживившись, выхватил меч и галопом пустил коня на крик. Злат хотел последовать за рыцарем, но Бенедиктус остановил его:

— Погоди, дай бедняге наконец свершить свой подвиг.

Через минуту за кустарниками путникам открылась стоящая у речки двухколёсная арба, запряжённая ослом. Подле неё Ромуальд цепко держал за бороду человека в шароварах и чалме.

— Что за несчастная судьба! — вопил бородач, простирая руки к подъезжавшим. — Стоит любому странствующему рыцарю увидеть сарацина, как он тут же хватает его за бороду... И все говорят — отдай гроб Господень! А откуда он у бедного сарацина, разве я его брал?

— Кто ты такой? — спросил Шалиньяк.

— Бедный сарацинский купец, везу в Регентсбург шёлк и амбру. Остановился для вечернего намаза... Добрая госпожа! — упал он перед Анной на колени. — Не знаю имени и титула... Разреши ехать под охраной твоих лучезарных рыцарей! Иначе бедному сарацину снова не миновать беды!