Николай Коняев - Ревизия командора Беринга

Денщик Василий ожидал Чирикова возле телеги, стоящей у покосившейся избы. Совсем нищая — гниль да труха, мхом подоткнутая, — изба была, неотличимая от других изб деревни... Чёрный дым плыл из её отворенного оконца...

— К старосте ночевать поедем? — спросил Василий, берясь за вожжи.

— В Москву... — отвечал Чириков.

— В Москву?!

— Оглох, что ли?! — закричал Чириков и отвернулся, чтобы скрыть выступившие на глазах слёзы. Сжав кулак, ударил но борту телеги. Ещё утром, уезжая от старосты, чтобы больше не видеть его с рваными за недоимки ноздрями лицо, твёрдо решил Чириков не возвращаться назад. Не было сил ещё раз заглянуть в его глаза. Защитить молили они. Только от кого? От воинских команд, насылаемых Ея Императорским Величеством для сбора недоимок...

— Н-но! — крикнул Василий, заворачивая лошадей на московскую дорогу.

Глотая слёзы, смотрел Чириков на убегающую дорогу. Разъяснило небо. Покачивались вдоль обочины цветы. Радуга вставала над полем...

Прощайте... Прощайте...

Вот и побывал Алексей Ильич в родовом поместье своём, поглядел на здешнее разорение и даже могил родителей не сумел отыскать.

Кусал губы двадцатисемилетний капитан, чтобы не разрыдаться, как ребёнку. Точно так же разрыдаться, как двадцать лет назад, когда увозил его в Москву дядя, Иван Родионович Чириков, чтобы определить в навигаторскую школу.

Ничего уже не помнил из своего детства Чириков, кроме этого. Только эту дорогу... Только такую же скрипучую телегу... Только слёзы, которые тогда не сумел сдержать...

Весь день ехали. На ночь думали остановиться в деревне, только и здесь правёж шёл. Секли мужиков возле церкви. Плач и вой стоял по деревне... Но ещё страшнее был похожий на Мартына Шпанберга офицер-ревизор. Жизнерадостно наблюдал он выпученными глазами за поркой, полагая должно быть, что именно плеть поможет выбить из мужиков столько денег, сколько было надобно...

— Поедем, ваше благородие? — угадывая чувства Чирикова, спросил Василий. — Староста-то, я посмотрел, продуктов положил в телегу. Станем в поле где... Там и отдохнём. Нетто под этот вой заснёшь?

— Поехали... — сказал Чириков.

На два дня остановился Алексей Ильич в Москве за Пречистенскими воротами в доме дяди, оставил ему бумаги на управление деревеньками, — «недоимками управлять тамошними... — проворчал постаревший Иван Родионович, — и уехал в Петербург. Попросил определить к дальнейшей службе.

В Адмиралтейств-коллегии предложили ему принять под команду прогулочную яхту императрицы. Чириков отказался от этого лестного предложения.

— Я надеюсь, капитан, вы понимаете, от чего отказываетесь? — досадливо спросил адмирал Сиверс.

— Так точно, ваше превосходительство! — отвечал Чириков. — Хотелось бы и далее служить Ея Императорскому Величеству в морской службе!

Просьбу Чирикова благоволившая к капитану Адмиралтейств-коллегия уважила. Командировала капитана в Казань отбирать лес для корабельного строительства...

Прибыл туда Алексей Ильич осенью. Плыли по Волге плоты с насаженным на крючья гулящим народом. Иные — уже трупы, расклёванные птицами, а иные — ещё голос подавали.

Навстречу этим илотам уплывал попавший под следствие бывший казанский губернатор Артемий Петрович Волынский. Бог миловал, не довелось Чирикову с ним столкнуться. Чиновники казанского адмиралтейства рассказывали про Артемия Петровича, что дюже строг был. Что не так, сразу, невзирая на звание, на расправу... Слава Богу, что господину капитану не довелось с ним встретиться.

Пожимал плечами Чириков, слушая эти страхи. Его дело маленькое — лес отбирать для корабельного строительства...

Но странно, странно начали течь русские реки при Анне Иоанновне. В Астрахань уплывал опальный губернатор, а выплыл почему-то в Москве. И не опальным чиновником, а членом суда, собранного разбирать дело князя Дмитрия Михайловича Голицына, вздумавшего ограничить русское самодержавие...

И в судьбе Алексея Ильича Чирикова, и командора Беринга Волынский — напрасно Чириков пожимал плечами, — ещё выплывет. Впрочем, это ещё будет не скоро.

ривы и запутанны московские переулки. Вроде прямо идёшь, а выходишь ещё дальше от того места, куда шёл... Непрямо и государственные дела вершатся здесь. Что думано было, не вспоминает никто, потому что иначе не получается.

В бытность герцогиней Курляндской Анна Иоанновна добро по этим переулкам поездила. У кого только не бывала, чьего заступничества не искала, вспоможения себе выпрашивая. И сейчас, только вспомнишь об унизительных хлопотах, в глазах темно делается...

Перед зеркалом императрица стояла. Жарко горели в зеркальной полутьме на груди драгоценные камни. Красные пятна набухали на изрытом оспинами лице. Ноздри раздувались от гнева.

Всех! Всех покарать надобно!

На подобный звериному рыку голос тут же недавно пожалованный в графы Андрей Иванович Остерман явился. Вроде и двери в покой императрицы не отворялись, а он уже тут. Стоит, почтительно склонив голову.

И опять-таки, ещё и рта не успела раскрыть Анна Иоанновна, а он перо протягивает, чтобы подписать указ. Долгоруковых в Сибирь повелевалось сослать. Поморозить в Березове, каб спеси поубавилось.

А это что? Зачем ещё Василия Лукича Долгорукова губернатором в Сибирь назначать? На Соловки его! И не губернатором, а ссыльным!

— Нихт! Нихт! — заволновался Андрей Иванович и залопотал, объясняя, что всех сразу ссылать не положено. Мало ли чего удумают... Ещё, не дай Бог, пакость какую учинят. По очереди надобно в сознание приводить. Пусть уж Василий Лукич губернаторствовать в Сибирь едет. Главное, чтобы поехал, а с дороги и на Соловки завернуть можно.

Подумавши, согласилась Анна Иоанновна. Знала, что в милосердии её обвинят недоброжелатели Долгоруковых, да что же поделаешь? Коли самодержавное правление вести думает, привыкать надобно к таким упрёкам... Много теперь забот у неё... Вот и Голицыных тоже нора в сознание приводить, сводя с недосягаемых высот в мрак безвестности. Это ж надо! Кондиции Дмитрий Михайлович Голицын выдумал! Её, самодержицы, власть ограничить вздумал! Без любезного сердцу Ягана Бирона хотел оставить! Без человека, который такую совершенную верность имеет!

Раздувались ноздри от гнева. Пятна полыхали на щеках. Сжимались кулачки от ярости.

Но не та расправа сладка, которая как гром с неба надаёт, а та, что медленно, жилу за жилочкой из злодея вытягивает...

Нет! Поначалу и трогать Голицыных Анна Иоанновна не стала. Напротив. Всех на важные посты назначила. Князь Дмитрий Михайлович в обновлённый Сенат вошёл, а брату его, фельдмаршалу, поведено было из украинской шляхты гвардейский Измайловский полк сформировать. Правда, когда дошло дело до назначения офицеров, объявили фельдмаршалу, что тут его помощи не требуется.