Николай Коняев - Ревизия командора Беринга

В Адмиралтейств-коллегии Дмитрий решительное поражение потерпел. Взыскания на него сделано не было, но поверили в коллегии не ему, а казаку Дежнёву. Дмитрию Лаптеву было приказано решительно: всякие вредные мечтания и разговоры, дескать, невозможно исполнить, порученное задание, позабыть. Все отряды экспедиции будут продолжать работу, пока не исполнят полностью то, что им указано.

Не поверили адмиралы и в открытие, сделанное профессором Делакроером.

— С чего бы это море мелеть стало? — удивлялись они. — Вроде как с другими морями сообщается... Океан всё-таки...

А президент Адмиралтейств-коллегии, граф Головин даже речь произнёс.

— Нетто вы завет русских моряков забыли? — вопрошал он у Лаптева. — Петром Великим всем нам заповедано, что начатое свершиться должно! И то ведь помнить надобно, что уже плавали там, как профессорами доказано! Люди, навигации не знающие, на судах погибельных плаванье то проходили! А вы что? Корабли ваши безопасны суть и удовольствованы такелажем, парусами и прочими припасами надёжными! Надлежит вам вящую ревность к службе Ея Императорского Величества оказать!

С этим и велено было лейтенанту Лаптеву в Якутск возвращаться. Так и не сумел он казака Семёна Дежнёва одолеть. Очень досадовал Дмитрий Яковлевич. На Головина, на Дежнёва, а ещё больше — на брата Харитона.

— Правильно решили! — говорил тот. — Смешное дело — деды плавали, а у вас что? Жила тонка? Надо, Митя... Нельзя посрамиться...

— Ты бы сам на те льды посмотрел, Харитон! — раздражённо сказал Дмитрий. — Это тебе не на дворцовой яхте прогуливаться.

Зло сказал, с насмешкой.

Но не рассердился Харитон.

— Я тебя попросить, брат, хотел... — сказал. — Пособил бы ты мне.

Ну вот... Пособлять ехал Дмитрий и, как оказывается, не напрасно. Действительно, брату помощь требовалась. Правда, немножко другая, не та, которую Дмитрий собирался оказать. Просил Харитон протекцию устроить. Оказывается, уже подал он прошение на Высочайшее имя: «Понеже ныне в Камчацкой экспедиции есть вакации... прошу меня от флота лейтенанта пожаловать и послать в вышереченную экспедицию».

Не велик человек Дмитрий Лаптев в экспедиции был, но и его влияния достало, чтобы определили Харитона взамен умершего Прончищева. Очень эта идея адмиралам поправилась: один брат на восток от Лены пойдёт, другой на запад... Глядишь, этак-то, по-братски, и пройдут то, что для других неодолимым препятствием оказалось...

13 декабря мичман Харитон Лаптев был произведён в чип лейтенанта флота и утверждён командиром дубель-шлюпки «Якуцк».

В конце декабря и выехали братья из Петербурга. Путь их лежал в Москву, оттуда — в Казань. По пути братья заехали в свои имения под Великими Луками.

Великое сельцо Пекарево в наследство Харитон Прокопьевич получил. Целых шесть изб. В пяти из них семнадцать лаптевских крестьян проживало, в шестой — господской — избе Харитон красавицу жену с сынишкой оставил. Страшно было семью среди замученных правежами крестьян оставлять, но только и в Сибирь везти — средствов не имелось.

А Дмитрий Яковлевич — в своём имении — отца, находившегося в «древней старости», навестил... Совсем стар отец стал. Видел уже не глазами больше, а сердцем...

— Ишь, какой стал! — горделиво хвалился сыном. — Адмирал самый настоящий.

— Какой, батя, я адмирал... — смущался Дмитрий. — В лейтенантах пока хожу.

Но отец и слышал плохо.

— Форменный адмирал! — кивал он.

И ведь на самом деле увидел он из своей древней старости то, что другие не видели. Единственный из всех участников экспедиции Северной, дорастёт Дмитрий Яковлевич до адмиральского чина...

Дмитрий Лаптев вырос вместе с Харитоном. Брата он знал, кажется, наизусть, а тут, в Казани, выяснилось, что совсем другой это человек. Не осталось в Харитоне и следа легкомысленности. Очень серьёзно к отбору снаряжения отнёсся, вникал во все мелочи, не успокаивался, пока требуемое не получал... Когда удалось ему два новых морских цель-компаса получить, не смог скрыть Дмитрий своего удивления.

— Погоди, братец! — весело ответил ему Харитон. — Я ещё и на Ледовитом море, небось, тебя обскачу.

— Там и посмотрим, на Ледовитом море! — засмеялся в ответ Дмитрий. И вздохнул: — Льды бы обскакать, Харитоша... То бы дело было...

Как только вскрылась Волга, они сразу двинулись в путь...

За год до этого умер в Петербурге первый человек в тогдашней Русской Церкви — иезуит Феофан Прокопович.

Отлоснилась, завиваясь кольцами, его борода...

Кроме бороды, ещё один дар у Феофана был — умел он беззастенчиво, не смущаясь никакими преувеличениями, льстить сильным мира сего.

— Аще бы всех князей наших и царей целая к нам пришла история! — говорил Феофан Петру Первому. — Была бы то малая книжица противо повести о тебе едином!

Льстить многие умеют. Как Феофан льстить — никто не умел. Троих монархов миропомазывал на царство — Екатерину Первую, Петра Второго и Анну Иоанновну. Двое недолго царствовали, а Анна Иоанновна держалась. Царствовала и своего пиита-архиепископа в обиду никому не давала.

Всех своих врагов Феофан в прах обратил. Добился, чтобы с Феодосия, архиепископа Новгородского, сняли архиерейский сан, а потом уже сам, в своей тюрьме собственной, заморил его лютой смертью голодною...

Любил Феофан ужинать в камере, где прикованный к стене Феодосий стоял. И так в чревоугодии грешен Феофан был, а однако приправленные созерцанием умирающего от голода Феодосия яства ещё вкуснее казались.

Сладко было Феофану мучить православных священников и архиереев. О застенках его даже палачи Тайной канцелярии с уважением отзывались. Частенько в застенок, после заседаний в Синоде, Феофан наведывался...

На дыбу иереев поднимал, огнём жёг, кнутом разминал... Редко кто живым из застенка его выходил.

Последнее время Феофан ионов, которые тайну исповеди не желали раскрывать, перебирал.

— Как же так? — ласково вопрошал он у поднятого на дыбу священника. — Столько годов прошло, как указ вышел, а ты ни на одного злоумышленника не донёс. Неладно, отче...

— Так ведь не было таковых, владыко... — стеная, отвечал иерей. — Нетто народ наш на царя умыслить что может?

— А тут самому думать надобно, — беря накалённую на огне железную полосу, говорил Феофан. — Бывает, человек и сам не догадывается, что злоумышляет он. Или, к примеру, недоволен чем... Кажется, на чиновника ругается, а если подумать, так Ея Императорское Величество поносит. О таких тоже надобно сообщать. А от тебя, отче, сообщений не было.

— Владыко! — глядя на переливающуюся малиновым жаром в руках Феофана железную полосу, закричал иерей. — Так ведь и к исповеди тогда приходить fie будут! Покаяния на Руси не станет!