Александр Бородыня - Крепостной шпион

Уже стоя в библиотеке перед тайником, Генрих Пашкевич услышал душераздирающий стон секретаря. Сергей Филиппович алкал смерти, но никак не мог умереть.

Аглая не ошиблась. В тайнике Бурсы в библиотеке нашёлся пакет, надписанный рукой секретаря. Тут же на месте Генрих и вскрыл конверт, и в его руках оказались те самые несколько страниц, недостающие в рукописи академика Ломохрустова.

«Мною был создан из цветка лотоса и ещё нескольких природных составляющих эликсир молодости, — писал Ломохрустов. — Состав этот, к великому сожалению, не продлевает жизнь человека, но может зато спасти от неминуемой смерти. Состав был опробован мною дважды на смертельно раненых людях, и оба раза результат превзошёл все ожидания. Изготовленный препарат может храниться любое время, если держать его в достаточно холодном месте. Сегодня 1785 года я спрятал большую бутыль с подготовленным препаратом в семейном склепе Кармазинова в тайной комнате. Здесь же я оставляю и сам рецепт. Коли суждено будет дневникам моим попасть в мир, даю подробные указания где искать».

Погрузившись в чтение, Генрих даже не услышал, как к нему подошёл Бурса.

— Почему Вы ещё здесь? — спросил он. — Шпионите?

— Да нет, — Генрих улыбнулся, протягивая Константину Эммануиловичу листки. — Это вынутые из дневника Ломохрустова страницы, точно указывающие на нужное место. Они всё это время лежали в Вашем сейфе, лежали прямо у Вас под носом. Кто в доме шпион, сами решайте, а на меня Вы зря подумали.

— Сергей Филиппович!?

Пашкевич кивнул. Вслед за Бурсой он пришёл в кабинет. Бурса прочёл бумаги.

— Теперь Вы поможете мне выручить Анну Владиславовну? — спросил Пашкевич, когда он закончил чтение.

— Конечно, — возбуждённо покивал Константин Эммануилович. — Конечно, теперь у нас с вами есть все основания требовать от «Пятиугольника» захвата поместья. Подумать страшно, неужели всё-таки я ещё при своей жизни возьму в руки бокал с эликсиром?

Разговор продолжался ещё час и был из библиотеки перенесён в кабинет. Бурса опасался, что их могут послушать и принял все меры предосторожности.

— На следующем заседании «Пятиугольника» Вы выдвинете свои новые предложения, подкреплённые дневником, — уже прощаясь, сказал Константин Эммануилович. — Я поддержу Вас. Уверен, что голосование окажется в нашу пользу.

Довольный происшедшим, насвистывая всю дорогу мотивчик «Марсельезы», Генрих Пашкевич вернулся на свою квартиру, но здесь его ждал неприятный сюрприз. Полковник чуть не поперхнулся и закашлялся, сразу позабыв крамольный гимн французских бунтовщиков. Дверь квартиры была приоткрыта, и когда полковник отступил, взявшись за рукоять сабли, из полутьмы навстречу ему вышли два жандарма.

— Я арестован?

— Нет, — сказал знакомый голос изнутри помещения. — Пока нет.

Жандармы встали снаружи, а Генрих оказался лицом к лицу с Михаилом Валентиновичем Удуевым. Ротмистр сидел в кресле, горела только одна свеча. Вид у ротмистра был усталый.

— Чем обязан? — спросил Пашкевич.

— Сами виноваты, — вздохнул Удуев. — Я пытался замять это дело, но прокурор настаивает. Зачем было Вам лезть в дом Трипольского? Теперь, полковник, остаётся одно — быстро уехать из Петербурга, если не хотите оказаться крепости.

— Мне нужно всего два дня.

— Нет, — сказал устало Удуев. — Я не арестую Вас, но только в том случае, если Вы теперь же покинете столицу.

На следующее утро Генрих Пашкевич покинул северную столицу. А ещё через неделю уже добрался до своего поместья в Олонецкой губернии. Перед отъездом он ещё раз встретился с Константином Бурсой, и они условились при благоприятном исходе дела сразу же обменяться письмами и синхронизировать свои действия.

Ещё через несколько дней Генрих Пашкевич собрал друзей в усадьбе своего соседа Антона Шморгина. Ему казалось, что командирский талант ещё не угас, и он способен зажечь и поднять на бой. Однако, его речь перед бывшими однополчанами и теперешними собутыльниками была слишком сумбурной.

— Когда я стал членом тайного общества, — говорил он, молчаливо застывшим своим слушателям, — общества, имеющим своей целью собрать в один очаг все хорошие человеческие качества в одном деле и в одном месте объединить всех лучших людей России и положить от этого собрания, как от семени, новую на русской земле счастливую для всех жизнь, я не сумел. В конце концов, я никогда не был святым, это не для меня. Я был изгнан из Общества, смешно сказать. Друзья! Друзья, я собрал вас здесь, вас — моих боевых соратников, единомышленников, для того чтобы повети в бой. Я хочу уничтожить гнездо жестокости и разврата. Силой оружия стереть его с лица земли, прежде, чем оно разбросает свои чёрные зёрна. Кто захочет пойти со мной, я расскажу подробнее. Кто не хочет, может сейчас встать и уйти.

— Ничего не понял, — сказал кто-то басом. — Понятно, что ты предлагаешь драку, но, Генрих, с кем драться будем?

— Да помещик из Новгородской губернии у полковника жену украл, — вставил кто-то.

Раздались смешки, но хозяин особняка, встав рядом с Пашкевичем, несколькими фразами изменил общее настроение.

— Тут такое дело, господа, — сказал он, отстраняя осторожно Генриха. — Тот помещик не одну Анну Владиславовну украл. Нам доподлинно известно, что он занимается лютыми пытками и казнями и это уже много лет подряд. Раньше не было оснований. А теперь любой честный человек должен, по-моему, в этом деле участвовать. Кто не с нами, может сейчас же встать и выйти, но я не смогу его понять.

Антон Шморгин оборвался и замолчал. Слуга застыл с подносом в ожидании. В окно барабанил дождь, на подносе вздрагивали хрустальные бокалы. Ни одно кресло не скрипнуло, ни один из собравшихся не отказался от безумного предложения.

После собрания устроили грандиозную попойку. Приехала какая-то молодая вдовушка, была сестра хозяина из Москвы, но, удивительно, так мечтавшие о женском обществе офицеры, нисколько не интересовались дамами, предпочитая танцам напряжённую карточную игру.

Прежде чем принять на себя обязанность банкомёта, хозяин представил Генриху нового соседа:

— Извольте любить и жаловать, — сказал он, — капитан уланского полка Семён Михайлович Одоренков.

— Пойдёте с нами? — спросил Пашкевич, пожимая твёрдую ледяную руку.

— А почему бы и нет. По-моему, любопытно будет за правое дело и жизнь отдать.

— Вам что, так недорога жизнь?

Одоренков пожал плечами и вдруг признался:

— Знаете, Генрих, я столько народу по неосторожности сгоряча лишил жизни, что даже стыдно иногда бывает просыпаться по утрам живёхоньким и целёхоньким, — он улыбнулся.

Но Пашкевич, и сам имея огромный опыт всяческих дуэлей, понял по взгляду Одоренкова, что тот вовсе не шутит.