Александр Бородыня - Крепостной шпион

Когда, закончив переговоры, один из секундантов подошёл к Трипольскому, тот спросил угрюмо и раздражённо:

— Нормального доктора не было? Зачем вы такого-то взяли?

— Да мы его с трудом уговорили, — обиделся секундант, — их всего трое было. Одного поручик Игнатенко со злости застрелил. Другой с лихорадкой лежит, а третий в Баден-Баден на воды укатил нервы подправлять.

— А это, что же, четвёртый?

— Не хотят доктора в наших играх участвовать, Андрей Андреевич. Не хотят. Говорят: вас под трибунал и отпустят. А мне плетей и в Сибирь, чтоб неповадно другим.

Чёрный лакированный футляр с медными застёжками выплыл среди крутящегося снега, будто во сне. Василий потёр глаза.

— Прошу, господа, — сказал Афанасий, и голос его повторился глухим эхом.

Трипольский первый вынул из футляра, заранее приготовленный заряженный пистолет, и отошёл на обозначенную позицию. В белой тёплой пелене фигура его в огромный медвежьей шкуре, показалась Василию какой-то нереальной, гигантской. Трипольский был без шапки и без парика. Он хорошо выспался, но был на что-то зол и раздражённо морщился.

Когда рукоятка пистолета легла в ладонь Василия Макарова, он вдруг почувствовал такой острый приступ тоски, что захотелось плакать. Никогда не было с ним такого, хотя стоял он перед смертью, глаза в глаза не раз.

«Умру я теперь, — понял Василий. — Глупо умру, бессмысленно. Кабы пару турков с собой в могилу уволок, а то этого щёголя. Угораздило меня стреляться».

Доктор накрылся полостью и зажал уши. Он не услышал выстрела, только почувствовал сильный удар в бок. И тут же крепкие руки Афанасия выкинули его из саней на мороз.

— Ваша очередь, — сказал печально Афанасий. — Гляньте доктор, может быть, можно что-то ещё сделать?

Трипольский стоял среди снегопада в распахнутой шубе, разглядывая огромную, прожжённую пулей дыру в мехе, а Василий Макаров лежал на боку, подтягивая колени.

Оба дуэлянта промахнулись с одиннадцати шагов. Метивший в сердце Макаров, только испортил шубу. А целившийся в лоб Трипольский, попал в живот.

— Ох, зачем же, — суетился, с трудом поворачивая умирающего на спину, — зачем же так неаккуратно стрелять? — явно адресуясь к Трипольскому, бормотал он. — Нужно было его убить либо слегка подранить, но посмотрите, что вы натворили злодей.

Василий хрипел. На губах вздувалась розовая пена. Доктор, быстро разрезав одежды, разглядывал рану.

— Что? — спросил Афанасий.

— Всё, — сказал доктор. — Не обещаю, что час проживёт.

— Андрей, — выдавил, наконец, тихо умирающий. — Андрей, подойдите ко мне.

Афанасий повернулся к Трипольскому и сделал ему знак рукой.

— Вас зовёт.

Трипольский в раздражении скинул в снег испорченную шубу и, подступив, склонился над соперником. Мутные, полные невыносимой боли глаза поручика упёрлись в его лицо.

— Я не в обиде, — прошептали липкие губы. — Всё по правилам было. Андрей Андреевич, послушайте, я умоляю Вас! Я сейчас умру и некому будет её защитить. — Слабая рука умирающего ухватилась за руку своего убийцы. — Прошу Вас, Анне Владиславовне угрожает серьёзная опасность!

Трипольский обратился в слух, и склонился ещё ниже. Ухо его почти касалось шепчущих губ Василия.

— Я ничего не понял. В какой опасности?

— Найдите клеймёного, — прошептал Василий.

— Кого я должен найти? — Трипольский напряжённо вглядывался в бледное застывающее лицо. — Я не понимаю.

— У него на лбу выжжено клеймо. Наверное, беглый каторжник…

Глаза Василия Макарова сомкнулись, он вздрогнул всем телом и потерял сознание.

В тот же час, когда происходило на Пряжке дуэль, жандармский ротмистр Михаил Валентинович Удуев по всем правилам полицейского ремесла обложил один дом в Литейный Слободе. На счастье полицейский агент, приставленный к беглому в лохматой шапке, оказался опытным и проследил каторжного до самого места. Теперь, зная где прячется убийца, Удуев поставил себе задачу взять его непременно живьём.

Гнилой двухэтажный барак, раньше используемый купцами Воскресенскими под мыльно-свечные склады, стоял достаточно удобно. Не привлекая полицию к делу, барак, силами жандармерии, окружили со всех сторон. Удуев приказал стрелять при необходимости, но так чтобы не убить сразу — он был так заинтересован в удаче дела, что позволил себе с подчинёнными даже некоторую чисто суворовскую фамильярность.

— Для дознания мерзавец нужен, знает много, — объявил он. — Если не допросить, то главный злодей между пальцами утечёт.

За прошедшие несколько дней Удуев собрал на Ивана Кузьмича столько материала, что имей хоть половину собранного вещественного подтверждения, можно было бы и двух владетельных князей насмерть по суду запороть.

Но, увы. Всё это только слухи и, может быть, домыслы. Жуткие и кровавые жестокие домыслы. Совсем не похожие иногда на анекдот, но увы, не имеющие ни одного конкретного доказательства.

Рассказывали, например, что у себя в поместье Иван Кузьмич устроил весьма оригинальное право первой ночи. Сразу после венца, не дожидаясь сумерек, молодых приводили на специальную площадку перед особняком, заставляли раздеться и публично любить друг друга. В момент, когда раздавался сокровенный тяжёлый вздох, по знаку хозяина, наблюдающим за происходящим с балконом, вступал палач. Он выходил одетый в длинный кожаный фартук с нагайкой и некоторое время, распаляясь, только смотрел. По следующему знаку он начинал пороть несчастных молодых супругов.

Говорили, что подобные пытки барин учинял над своими людьми и вне зависимости от времени года. Будь то мороз в 40 градусов или летняя жара, двое супругов одинаково катались в крови под быстрой плетью жестокого палача.

Но более всего Удуева поразила история с охотой. Много за свою жизнь Михаил Валентинович слышал о том, как скучающие помещики, бывало, травили борзыми человека, случалось, заставляли крепостных баб щеночков грудью выкармливать, но то, что рассказывали про Ивана Кузьмича Бурсу не шло ни в какое сравнение по лютости.

Говорили, что устраивалась охота мужиков на баб. Подбирали человек десять мужиков с хорошими зубами и способных бегать, надевали на них ошейники и, подобно, как с собаками травят зайца, затравили мужиками этими выпущенную вперёд голую бабу. Самое страшное заключалось в том, что настигнув свою жертву, мужики должны были закусать её до смерти. Бить не позволялось только крутить руки. Можно прижать к земле и кусать. А кто кусать не станет, тому прямо после охоты столько палок выйдет, что навряд ли к следующему Рождеству оклемается.

Все эти слухи очень редко достигали светского общества и расходились между мещан. Именно поэтому потребовалось ротмистру время, чтобы составить сколько-нибудь полную картину.