Александр Бородыня - Крепостной шпион

— Более чем, — Трипольский вскочил и зачем-то схватился рукой за рукоятку сабли. — Я должен сообщить Вам, Константин Эммануилович, одну весьма неприятную вещь.

— Да Вы взволнованны, я смотрю, не на шутку, — Бурса опять похлопал себя ладонью по губам. — Может быть, я прикажу подать лёгкий завтрак? Мы сядем и спокойно поговорим. Может быть, вина, — он подвинул, — видок у Вас, друг мой, не важнецкий, замечу. Много вчера выпили?

— Много, много. Но дело теперь совсем в другом, — Андрей Андреевич никак не мог сосредоточиться на главном, и решил сказать всё сразу без обиняков, сколь бы глупо это ни выглядело. — Константин Эммануилович за Вашей племянницей, Анной Владиславовной, ухаживает один человек — приятель вашего брата Ивана, — выпалил он.

— И за моей племянницей и приятель моего брата, да помилуйте, Андрей Андреевич, что Вы такое говорите? Кто же это такой?

— Это граф Виктор! Мы были вместе в Париже, только не спрашивайте, почему я говорю об этом только теперь. Только теперь я говорю об этом исключительно по несчастной моей способности позабыть всё под влиянием винных паров.

— Граф Виктор Александрович? — лицо Бурсы сразу переменилось. — Вы уверены?

— Теперь да. Совершенно уверен.

— Долго же Вы вспоминали, — Бурса повернулся и стал подниматься по лестнице. — Пойдёмте в кабинет. Вы должны мне всё подробно рассказать.

— Стойте, — задохнувшись от собственной догадки, сказал Трипольский. — Я, конечно, всё Вам расскажу, но давайте сперва проверим дома ли Анна Владиславовна. Мы не будем её будить, попросим служанку, пусть служанка тихонечко зайдёт к Анне Владиславовне в комнату и скажет нам, что она в своей постели. Видит Бог, я очень хотел бы ошибиться, но я боюсь, что её там нет.

Волнение Трипольского передалось и Константину Эммануиловичу. Желая ускорить проверку, Бурса сам вошёл в комнату служанок, откуда раздался истошный визг — в жару девушки спали голышом и в полутьме не сразу заметили, что неожиданно вошедший мужчина вовсе не повар Ивашка, а сам барин.

Застёгивая на ходу платье, рыженькая горничная Настя, по требованию Бурсы, уже через две минуты стояла подле комнаты Анны Владиславовны.

— Стучи, — нетерпеливо потребовал Трипольский.

Служанка несколько раз постучала в дверь, после чего, осторожно отворив её, вошла. Через две секунды в проёме появилось бледное лицо девушки.

— Что там? — заорал Бурса.

— Кровать как я постелила, так и не тронута, — испуганно отступая, проговорила Настя. — А Анны Владиславовны нет.

Не прошло и десяти минут, а весь дом уже был поднят на ноги, как от военной тревоги. Устроившись в гостиной, Константин Эммануилович по очереди опрашивал слуг. Первые пятеро опрошенных ничего не знали, а шестой — толстый немолодой повар сообщил, почему-то довольным голосом:

— Уехала она, барин, часу в шестом как уехала. Я думал, так должно быть. Вы знаете, барин, у меня сон плохой, вышел подышать, смотрю коляска стоит, тройка белая.

— Кучер был? — спросил Трипольский.

— Нет, — отозвался толстый повар. — Граф Виктор сами вожжи взяли. Барышню погрузил и чемодан, сел в коляску, граф свистнул, не всякий хороший кучер так сможет, и они понеслись.

После этих слов у Бурсы сильно закололо в левом боку и перед глазами потемнело. Когда он пришёл в себя и сердце немного отпустило, Константин Эммануилович спустился в подвал.

Он собственноручно снял большой навесной замок. Протяжно скрипнули петли. Бурса заглянул в комнатку. Он хорошо помнил, что карлику накануне приносили пищу и дали несколько свечей. В комнате было сыро и темно.

— Ты здесь, нечисть, или они тебя с собой увезли? — спросил Бурса, знаком подзывая слугу со свечой.

Слуга приблизился. Зыбкое пламя коснулось каменных стен, заиграло на земляном полу. Бурса в ужасе отшатнулся, потому, что на него посмотрело снизу изуродованное, будто вырезанное из дерева, лицо с огромным полуоткрытым ртом. Карлик зарычал из чёрной глубины комнаты и огромный рот его распался, будто в сатанинской улыбке.

Было воскресенье. Звонили к заутрене. Булочники, с трудом удерживались от зевоты, или уже зевали во весь рот.

Но в этот ранний летний час в городе было почти безлюдно, пусто. Редкий экипаж прогрохочет в пыли, привлекая к себе внимание.

Андрея Трипольский довольно просто обнаружил след беглецов.

— Была такая тройка, — сообщил первый же будошник. — Чёрная такая, лакированная коляска и белые лошади. Девушка в коляске была точно. Даже не остановились, пролетели мимо, — будошник показал направление.

Другой будошник, через квартал, также запомнил лёгкую коляску. Выходило, что беглецы, прокатив через Обводной канал, устремились к Московскому тракту.

Миновав слободу Измайловского полка, Трипольский ещё сильнее пришпорил лошадь. Но когда слева показалась ограда знакомого кладбища, немного сбился с взятого темпа, перекрестился и опять вонзил шпоры в бока своего скакуна.

Звонить перестали. Было около семи часов утра. В голове Андрея крутились слова толстого повара: «Уехала она, барин, часу в шестом как уехала. Я думал, так должно быть. Вы знаете, барин, у меня сон плохой, вышел подышать, смотрю коляска стоит, тройка белая».

У Московской заставы одинаково всадника остановил часовой.

— Невесту у меня увели, братец, — неожиданно, в сердцах, выпалил Андрей Андреевич в ответ на просьбу предъявить бумаги. — Скажи, видел ты их? Чёрная коляска лакированная.

Неожиданная откровенность барина и чужое несчастье почти разжалобили солдата, и он больше не просил подорожной, но, увы, расспросы почти ничего не дали. Солдат не видел никакой коляски.

«Граф Виктор, уж наверное, не мог так быстро выправить подорожную. Куда же он делся? — размышлял Трипольский. — Путь один. Солдатик вряд ли перепутал».

В эту минуту совсем недалеко громко замычала корова. Трипольский обернулся и замер в догадке. Вдоль тракта тянулась отдельная, разбитая тысячами копыт, дорога. Здесь, без всякой подорожной, гнали мужики с утра до вечера свой скот на городскую бойню.

«Никогда дворянин не позволил бы себе и шагу ступить между скотиной и чёрного люда».

Было совершенно невероятно, но беглецы проскочили мимо застав по этой скотопрогонной дороге.

Сухо было. Ни капли дождя на протяжении последних недель. За лошадью Трипольского поднималась длинная пелена пыли. Андрей Андреевич вошёл в азарт погони. Он всё сильнее и сильнее пришпоривал свою лошадь и шептал: «Я вас настигну. Настигну и зарублю на месте мерзавца! Никаких дуэлей, никаких даже разговоров не будет, сразу зарублю. Не буду ничего спрашивать. А потом, когда упадёт он в пыль… — представляя себе эту картину, Трипольский даже заскрежетал зубами от возбуждения, — паду перед Анной Владиславовной в ту же пыль на колени, склоню голову и попрошу простить меня. Попрошу её стать моей женой».