Станислав Венгловский - Полтава

Из каменного мешка выводят на краткое мгновение. Вдохнёшь воздуха, посмотришь на перекосившуюся через камни веточку — и снова в темень, откуда сквозь кованую решётку виден кусочек неба, величиною с решето.

Но это не вся ещё беда. Хуже, когда под стенкой затягивает песню какой-то дед-бандурист — про степь да прытких коней, про ветер над степною травою-тырсой. Песня выматывает душу. Деда не видели ни разу, но уже угадывается само его приближение...

Отзвучит песня — в подземелье приходит огромный сотник Онисько. Его песня — без струн и без музыки:

— Сегодня, хлопцы, лошадям нашим купанье... Тёплая такая вода... Могли бы и вы... Только надо жупан на плечи...

Маленький Степан, вскакивая, каждый раз кричит так сердито, что из-под его ног вылетает солома:

— Мы казаки! Не сердюки! Свободные!

— Допустите до гетмана! — напоминает Петрусь.

Сотников ответ сердит:

— Казацкое хозяйство? Тьфу! О коне думай, о земле... А то посеять, собрать... Тьфу!

Петрусь тоже начинает кричать:

— Беззаконие! Мы писали суплику! Допустите до гетмана!

Сотник укоризненно склоняет голову:

— Вы понимаете в законах, хлопцы?.. Будете верно служить — гетман денег даст, хутор подарит, будет право на устройство плотины... Как Гусаку... Я же Гусака знаю. И я заслужу, Бог даст... Гусак человек добрый, знаю... Так что слушайте меня. Берите сабли, пока просят!

Как-то Онисько разрешил выйти во двор. Хлопцы приблизились к калитке, сотник поманил за собой:

— Видите?

Далеко, внизу, стояла карета с золотыми пятнами на широких дверцах. Кого-то осторожно подвели к ней, подняли — дверца закрылась. Завертелись колёса. Следом закачались в сёдлах казаки с голыми саблями.

— Вот его здоровье...

Хлопцы, ошарашенные, молчали. Немощная голова — гетман. В Гадяче он сидел на коне и живо разговаривал с зографом Опанасом.

Когда узников снова загнали в подземелье, то Степан, опустившись на солому, вцепился товарищу в рукав:

— Сгниём здесь...

Это говорилось не впервые.

— Гетмана не увидим, коли так болен... Лишь бы отсюда. А там...

Петрусь молчал. Сердюцкий жупан — что хуже на свете? Но... гетман в руках сердюков. Суплика не дошла. Нужно обо всём рассказать ему на словах. Но как?

— А что это надо — Петрусь понял окончательно...

В Витебске, на крутых берегах могучей Двины, толпился народ. На слепящие белые льдины по чёрной мутной воде падало галдящее воронье. Весною река подхватит любую вещь — вон, к примеру, исправное колесо от мужицкого воза. Бедно одетые дети, размахивая длиннющими рукавами, швыряли вниз щепки и неудержимо визжали, глядя, как брошенное вертится в чёрной воде. Некому спасать мужицкое колесо.

Да высоченный человек в зелёной треуголке и в таком же зелёном узком кафтане, зажав руками длинную жердь, пошёл за льдиною, невольно распугивая воронье. Льдину прибило к берегу. Он запрыгнул на её ломкий край, положил жердь — и колесо, брошенное сильными руками, зарылось на берегу в липкую грязь. Ещё мгновение — человек сам на суше...

— Царь! — взвизгнул берег.

Кто замер на месте, кто наутёк. Дети, вытаращив глазёнки, притихли, вмиг опустив рукава.

Воронье закричало сильней.

— Кар-р! Кар-р!

Ветер рвал волосы на сотнях обнажённых голов — и на мужичьих, и на господских, и на детских, и на дедовских. Шапки у большинства — в опущенных руках.

Через некоторое время царь прошагал сквозь стражу, составленную из высоких солдат Преображенского полка, с которым он накануне прибыл в город, и распахнул окно в купеческой светлице.

Берегом бежала стайка длиннорукавных мальчишек.

Бревно в воде крошило мелкие льдины, а крупные притапливало.

На столе зашуршали под ветром карты, придавленные кавалерийским палашом.

Снизу, с вымощенного камнем двора, долетела пресноватая немецкая ругань:

— Verfluchte Knaben! [7] Проклятые хлопы! (нем.).

Ругань заглушил топот подкованных сапог. Там учат новобранцев. Они прибывают в Витебск в ободранных полотняных кафтанах. Им положен день отдыха, чтобы на ногах подсохли мозоли. Затем выдаются исправные сапоги, а слегка обученным — короткие суконные кафтаны зелёного цвета с красными обшлагами и ладунки к белым поясам. Новобранцев следует долго обучать, прежде чем отправить в полки к князю Меншикову.

Царь на рассвете обошёл цейхгаузы, осмотрел каменные строения, где хранятся кафтаны для солдат, сукна, порох, ядра, лафеты, фузеи, штыки. Не одному явному казнокраду окровянил он подлую морду. Потом с крепостного вала окинул взглядом затопленные поля, леса, дороги. А мыслью возвращался в Дзенцеловичи, в ставку в Бешенковичах, в далёкое Гродно, на самый Неман... Наконец не удержался, чтобы не запрыгнуть на лёд ради спасения ничтожного колеса — это же непорядок! Теперь шагал от стены к стене. Огромные коричневые ботфорты стучали в лад с солдатскими сапогами. Жёлтый палец расшевеливал табак в короткой массивной трубке, вырезанной гамбургскими мастерами в виде головы эллинского сатира, чувствовал сквозь толстую кожу тепло маленького костра. Впитанный дым царь выпускал охапками. Делал перерыв, не затягивался. Все эти дни почти не спал. Редко и раздевался, мало ел. Поддерживал себя только вином да трубкой.

Вдруг припомнилось, что среди донесений послов из европейских столиц вчера встретилась газетёнка, где латинскими литерами выбито, будто московский царь ежедневно пьян. Оставил на широких полях размашистый ответ: «Врёшь, собака! Не ежедневно!». Затем, остыв, подумал, что неплохо бы увидеть того писаку среди русских непорядков...

Трубка пыхала дымом, словно заморская пушечка, виденная в европейском замке.

Мысли же снова возвращались в Дзенцеловичи...

Король Карл уже где-то за рекой Березиной. А где?.. В Саксонию, в Альтранштадт, пришло к нему пополнение из природных шведов. Присоединилось умелое европейское воинство — получилась обученная силища с таким, возможно, количеством пушек и с такой кавалерией, что страшно себе и представить. В королевской казне много награбленных денег. Двинувшись из Альтранштадта в конце прошлого, 1707 года, Карл не пошёл на польские крепости, где поляки отбивались бы вместе с русскими. Нет, обошёл даже Варшаву. Царские военачальники отступали, узнав, что королём обойдено то место, которое они готовились защищать. Русские вышли из земель собственно Польши, так и не увидев всей шведской армии, не зная её числа, количества пушек, численности кавалерийских полков, а пользуясь только данными, добытыми в европейских монарших дворах. Донесения послов, различных агентов, всё, вырванное огнём и батогами из уст перебежчиков, — ничто не внушает доверия. Король и дальше ведёт полки лесами. При европейских дворах, правда, не смеются в глаза московским послам, как творилось после нарвской конфузии, однако там снова притихли в ожидании, пишут послы... О мире Карл не желает слушать...