Станислав Венгловский - Полтава

— Те головы на колах! — говорил Онисько везде, где случалось. — Зачем было посылать? Меншиков уничтожил Батурин! И старому и малому сабли головы снимали! Как от татарина! Теперь нет возврата... Мы с царём теперь враги до гроба!

Продовольствие для гультяев и фураж для коней на хуторе полковника Трощинского таяли. Гультяйство искало новых мест. Онисько с ближайшими друзьями обосновался на другом хуторе, вёрст за пять.

Однажды утром, в цепких морозных сумерках, Онисько вскочил на воз, взмахнул скомканной бумагой с тёмными чернильными пятнами:

— Товариство! Универсал! Казаки привезли! Гетмана Мазепы! Царь приказал дать булаву Скоропадскому, так пусть сам царь его и слушает! Гетман Мазепа со шведами идёт на Гадяч. Москали удирают! Мы должны присоединиться к законному володарю! Он и нашего батька сделает полковником! Спорило гультяйство с гетманом из-за царя! Кто хочет — на коня! Уговаривать не стану. Смотрите не опоздайте!

Врал Онисько, говоря это. Верные слуги сразу начали строить гультяев возле батькова хутора, на плоском холме, у подножия разбитого молнией дуба. Батовы пересчитывались вдоль и поперёк. Привезли вместительную бочку горелки — пей. Шинкарка наливает, а деньги платит сотник. Каждого привлекали. А встречать Мазепу в Гадяче не торопились. Горелка, разговоры дёргали гультяев. Поднялось солнце. Подмерзшая земля покрылась паром. Чёрный дуб заблестел, будто старательно выкрашенный. Заклубился пар над конскими боками. Гультяйство загудело. Но и при солнце не определить, увеличивается ли число людей возле Ониська или уменьшается. Батько молчит... И неизвестно, как бы всё пошло дальше, если бы на холме не показался всадник на усталом коне. За ним от батькова хутора поднялась пыль — не падает. Вгляделись — это давняя знакомая, дивчина Галя. Снова она в казацком убранстве. Красивая, вражья личина!

— Тю! Откуда... Соскучилась?

— Песню давай!

Один одно подбросил, другой — своё. Известно — перед девушой-певуньей выкаблучиваются.

А она:

— Товариство! Помогите Чернодубу! Уже из батькового хутора поехали на выручку! Там уже шведы, наверно, убивают людей!

— Шведы? Уже шведы?

— Проклятье! Мазепа привёл! Далеко Чернодуб?

— Двадцать вёрст!

Среди гультяев нашлись и чернодубцы. И в батьковой половине, и в Ониськовой. Они и взбили пыль в сторону Чернодуба. За ними поспешили прочие.

Онисько, под чёрным дубом, на возу, обрадовавшись возможности выступить в дорогу, вывалил красные глаза и закричал тем, кто недоверчиво слушал Галю:

— То москали вымещают злость за свои неудачи! Глупая девка не поняла!

Но уже посыпалось с холма верховое казацтво. За ним — пешее. Галю больше не слушали.

Сообразив, что в Глухове рада избрала нового гетмана — не успели, значит, посланные к царю! — поехал и батько Голый, лелея какую-то свою мечту...

Ещё с холма, из-за леса, приметили чёрный дым, услышали стрельбу, крики. Выстрелы редкие. Там лес подходит к самому Чернодубу. Между дубами годилось бы дать коням отдых, но как остановить грозовую тучу? В гуле и выстрелах влетели в село без помех, если не считать сердюцкий отряд, попробовавший было задержать товариство, да только и он юркнул в овраг, даже не предоставив саблям кровавой работы. В том направлении исчез с друзьями и сотник Онисько — отгонял сердюков, что ли?.. Возле первой хаты на краю села батько рубанул на скаку вояку в дивной одежде, выставившего перед собою тяжёлую рушницу, — она не успела даже сверкнуть огнём, легла поперёк трупа. Ветром отнесло дым на широкой улице, которая тянется между хатами вверх до самой церкви, — и гультяи завидели воинов в синих мундирах, не царских солдат — шведы! Вот наврал Онисько-приблудник! Разве шведа так просто бить? Да возвращаться — поздно...

По улице раздались крики на чужом языке. Враги сомкнули ряды. Передних гультяев обожгли пули. В руках тех шведов, которые под заборами, на высоких конях, засверкали сабли.

— Казаки! — закричала Галя, опасаясь, что гультяйские батовы повернут. — Нас много!

Однако передних подпирали задние, не ведая, сколько врагов, какие они. Из синей сплошной стены, в которую превратились враги, ударил такой адский огонь, что через мгновение кони задних уже не могли пробиваться через кучи людей, коней, ещё живых, покалеченных, уже убитых...

А шведы стреляли и стреляли сквозь дым и крики о помощи.

Какая-то неведомая сила вырвала Галю из седла и швырнула на землю... А когда девушка очнулась и попыталась высвободить свою ногу из-под убитого коня, её тело пронзила неодолимая тошнота. Перед глазами колыхнулись мрачные круги, и каждый выстрел в отдалении стал отдаваться в висках колючей болью.

Короткий осенний день между тем угасал.

Галя всё же нашла в себе силы высвободить ногу и от рывка скатилась в холодную воду. Это её взбодрило. Отползла к невысокому земляному валу, а под его защитой даже побежала. Голову распирала всего одна мысль: если попаду врагам в руки — спасения не жди! Увидев казацкую одежду, шведы застрелят.

Ноги съезжали в заполненный тьмою овраг. Дым разъедал глаза. Цеплялась за острые камни и твёрдые корни подвернувшихся деревьев. Огнём горели разодранные до крови пальцы. Галя бежала и бежала, пока не закончился вдруг овраг и она не оказалась на холме, таком знакомом, что заныло сердце: вот на этом месте ещё вчера стояла родная хата... вот остатки порога... вот завалинка... Здесь бабуня рассказывала о давнем прошлом... Теперь одни головешки исходят едким дымом...

И на холме, тяжело дыша, девушка остерегалась поднять голову. Однако заметила под уцелевшими тополями чью-то высокую фигуру. Фигура приблизилась — то была Журбиха. Старую, видать, не посмели задеть пули. Ей удалось вырваться из ада — ведь была с чернодубцами на валах...

Девушка замешкалась. Журбиха вступила на то место, где на неё упали отблески недалёкого пожара. И тут показались всадники. Сверкнула занесённая сабля. Не в силах чем-то помочь, девушка с новым стоном закрыла глаза, но сразу же раскрыла их, заслышав твёрдый Журбихин голос:

— Нехристь! Какая тебя мать родила... Мои сыновья сломают тебе шею!

Журбиха стояла с гордо поднятой головою, и её вид подействовал на врагов. Сотник Гусак — Галя узнала его сразу — перехватил Ониськову руку — и того супостата Галя тотчас узнала, — указал саблей куда-то в сторону, где раздавались резкие крики. И вдруг оба всадника ускакали.

Галя тут же окликнула:

— Мама! Ой, мама моя!

Шли, поддерживая друг дружку, к хутору. Чернодуба уже не существовало. Кое-где дотлевали огни. В красноватых волнах мелькали быстрые тени — наверно, там носились коты. Несколько стволов давно усохших деревьев догорали стоя, как поникшие церковные свечи, но большинство здоровых деревьев огонь успел только опалить и пополз дальше в ненасытной своей жадности. Тихонько шумели мельничные колёса. В нос било запахами обгорелого зерна. Старуха и девушка, перебравшись через вал, наткнулись на кучи камней, каких-то брёвен — казалось, только это и осталось от большого сооружения. И оттуда, где стоял хутор, тоже доносилось дыхание тепла.