Бернард Корнуэлл - Языческий лорд

Рыбак смотрел, и в глазах его была мольба, но топор опустился, и бедняга отправился в морскую пучину. Он мог выдать меня Эльфрику.

Я сказал себе тогда, что жестокости нужно положить конец. Я всю жизнь сражался за Уэссекс и приносил пригвожденному Богу победы, а он повернулся и плюнул мне в лицо. Поэтому я теперь пойду на Беббанбург, и когда возьму его, то буду сидеть там, и пусть два племени воюют. Таков был мой план. Я приду в свой дом, и останусь там, и уговорю Этельфлэд присоединиться ко мне, и тогда даже распятый Бог не выкурит меня из Беббанбурга, потому что эта крепость неприступна.

И в то утро я рассказал Финану, как собираюсь захватить ее.

Выслушав, ирландец рассмеялся.

– Это может сработать, – сказал он.

– Моли своего Бога, чтобы послал нам нужный ветер, – ответил я.

Я был не в духе, и неудивительно. Мне требовалась непогода, грозящий кораблю шторм, а небо над нами вдруг расчистилось, и стало тепло. Ветер зашел к югу и ослабел настолько, что парус подчас заполаскивал, теряя силу, отчего «Полуночная» лениво покачивалась на воде. Море сияло, залитое солнечными лучами. Большинство моих дружинников спали, и я предпочел дать им отдохнуть, а не выматывать на веслах. Мы отвели судно подальше от берега и остались одни под безоблачным небом.

Финан посмотрел на солнце.

– Это не дорога в Беббанбург, – заметил он.

– Мы идем во Фризию.

– Фризию?

– В Беббанбург пока нельзя, – пояснил я, – а торчать у побережья Нортумбрии опасно, потому как Эльфрик прознает, что мы здесь. Нам надо спрятаться на несколько дней. И спрячемся мы во Фризии.

И вот мы отправились за море, в причудливый край островов, воды, илистых отмелей, камышей, песка и плавника, каналов, меняющих свое расположение за ночь, и берегов, которые сегодня есть, а завтра нет. Это приют цапель, тюленей и изгоев. Переход занял у нас три дня и две ночи, и к исходу третьего дня, когда солнце уже опускалось на западе в чан с жидким огнем, мы подошли к островам. На носу я поставил дружинника – он должен был измерять веслом глубину.

Мне доводилось тут бывать. Именно на этих отмелях я устроил засаду на Скирнира и смотрел, как он умирает, а в доме на острове Зегге разыскал его жалкие сокровища. Дом я оставил нетронутым, и мы поискали его, но остров исчез, размытый неумолимыми приливами, хотя нам удалось найти песчаную отмель в виде полумесяца, где когда-то обманом заставили Скирнира разделить силы. Приткнули к ней «Полуночную» и разбили лагерь в дюнах.

Мне требовались две вещи: второй корабль и плохая погода. Добывать корабль тут я не осмеливался, потому как в тех водах властвовал другой человек, и, стоило мне захватить судно слишком нагло, он нашел бы меня и спросил, почему я промышляю в его владениях. Он нас и так нашел: приплыл на второй день в длинной низкой лодке с четырьмя десятками гребцов. Его корабль быстро и уверенно шел по неразмеченной протоке, уходившей к нашему убежищу. Нос заскрипел по песку, а рулевой отдал гребцам приказ табанить. На берег спрыгнул человек – здоровенный детина с лицом широким и плоским, как лопата, и с бородой до пояса.

– И кто ты такой? – жизнерадостно проревел он.

– Вульф Ранулфсон. – Я сидел на выбеленном морем бревне и не потрудился встать.

Мужчина затопал по пляжу. День выдался жаркий, но на госте был толстый плащ, высокие сапоги и кольчужный капюшон. Волосы, длинные и спутанные, ниспадали на плечи. На поясе висел длинный меч, а закапанная смолой серебряная цепь наполовину скрывалась под бородой.

– А кто такой Вульф Ранулфсон? – поинтересовался верзила.

– Путешественник из Хайтабу, – любезно пояснил я. – Возвращаюсь домой.

– Так с какой стати тебя занесло на один из моих островов?

– Мы отдыхаем и чинимся.

– Я взимаю плату за отдых и починку, – заявил он.

– А я не плачу, – отрезал я, не повысив голоса.

– Меня зовут Танквард, – похвастал он, словно ожидал, что имя мне знакомо. – У меня шестнадцать команд, и для всех есть корабли. Если я сказал, что ты платишь, – ты платишь.

– И какую плату ты просишь?

– Столько серебра, чтобы хватило еще на два звена этой цепи, – предположил верзила.

Я медленно, с ленцой встал. Танквард был высок ростом, но я оказался выше и заметил выражение легкого удивления на его лице.

– Танквард… – протянул я, словно пытаясь вспомнить имя. – Никогда не слышал о таком. И если у Танкварда есть шестнадцать кораблей, то чего ради ему самому тащиться на этот жалкий берег? Почему не послать по такому пустяковому делу своих парней? Да и на его корабле банки на пятьдесят гребцов, а на веслах только сорок. Может Танквард где-то растерял людей? Или думает, что у нас купеческое судно? Наверное, решил, что не стоит приводить много воинов, потому что мы слабы.

Этот малый был не дурак. Обычный пират, у которого, думаю, имелось два или три корабля, из которых только один использовался для выхода в море, но он корчил из себя повелителя здешних отмелей, чтобы собирать с судов плату за проход. Только для этого требовались люди, а в схватке со мной их можно было легко потерять.

Танквард внезапно расплылся в улыбке:

– Так твой корабль не купеческий?

– Нет.

– Так что же ты сразу не сказал! – Он смог придать голосу искреннее удивление. – Тогда милости просим! Припасы нужны?

– А что есть?

– Эль? – предположил Танквард.

– Репа? – дополнил я. – Капуста? Бобы?

– Я пришлю, – пообещал он.

– А я заплачу за них, – отозвался я, и каждый из нас был доволен. Он получит горсть серебра, а меня оставят в покое.

Погода упрямо держалась тихая и теплая. После сырого, холодного лета выдались три дня жаркого солнца и почти полного безветрия. Три дня упражнений с мечом на берегу, три дня беспокойства, потому как мне требовалось ненастье. Я нуждался в северном ветре и высоких волнах. Мне было нужно, чтобы с укреплений Беббанбурга открывался вид на толчею белопенных валов, и чем дольше светило солнце и море было спокойным, тем сильнее я опасался, что отец Бирньольф пошлет в крепость другое предупреждение. Я был почти уверен, что поп утонул, когда «Полуночная» протаранила рыбачью лодку, но тот вполне мог передать послание с каким-нибудь купцом, отправляющимся на север по старым дорогам. Маловероятно, но не исключено, и это угнетало меня.

Наконец на четвертое утро северо-восточный горизонт медленно заволокли темные тучи. Они не собрались в слоеный пирог с неровными краями, но образовали прямую, как древко копья, линию, разделившую небо: одна половина по-летнему голубая, другая – черная, как яма. Это было предзнаменование, но чего – я не брался сказать. Тьма быстро распространялась, боги в «стене щитов» вели наступление по небу. Боги севера несли на юг страшную бурю. Я стоял на вершине дюны, ветер достиг такой силы, что сдувал песок с гребня, а море покрылось белыми барашками, а прибой с грохотом обрушивался на долгую отмель. Пришло время идти в шторм.