Эмилио Сальгари - Капитан Темпеста. Дамасский Лев. Дочери фараонов

Хамед, как тигр, набросился на пашу, отшвырнул в сторону великолепное шелковое покрывало и сорвал с него всю одежду: белые шелковые штаны и желтую шелковую рубаху.

Он схватил старика, грубо бросил его навзничь на два сдвинутых стола, положенных на козлы, и крепко привязал за руки и за ноги.

– Можешь похвастать, что у тебя есть палач, которому все равно, кого пытать, пашу или визиря. И пусть молит Аллаха, чтобы не попасться мне в руки, – сказал паша Дамаска.

– Когда-нибудь ты мне пришлешь другого, – ответила Хараджа. – На Кипре никого лучше не нашлось. Ведь про дамаскинов говорят, что они очень любезны.

– О, а ты и шутить умеешь!

– Нет! Я никогда не шучу, паша.

Хамед взял две остро заточенные бритвы и принялся чиркать одну о другую, стараясь произвести как можно больше шума.

– Мне начинать, хозяйка? – спросил он.

Его голос потонул в неистовых криках. Это матросы на галиоте, хоть и были без оружия, протестовали против жестокой пытки, которой собирались подвергнуть их господина.

Хараджа обернулась к побежденным и гневно на них посмотрела, потом сказала Метюбу:

– Вели зарядить две кулеврины картечью и, если эти дамасские подпевалы не перестанут вопить, прикажи разнести всю палубу.

– Как пожелаешь, – ответил капитан, все более раздражаясь.

Хамед закончил точить лезвия.

Он схватил пашу правой рукой за левое плечо, оттянул кожу и сделал надрез. На столе, быстро расползаясь, появилось кровавое пятно.

Паша не вскрикнул. Хараджа сжала кулаки, капитан нахмурился.

– Будешь говорить? – спросила изменившимся голосом владелица замка Хусиф.

– Я ничего не знаю, – процедил паша, стиснув зубы.

Хамед, защипнув пальцами кожу рядом с надрезом, взглядом спросил, что делать дальше.

– Продолжай, – ответила Хараджа.

Палач взял другую бритву и снова приступил к своему нелегкому делу, внимательно следя за тем, чтобы не повредить мышцы.

Еще несколько мгновений несчастный паша, чувствуя, как с него живьем сдирают кожу, терпел адскую боль, потом из груди его вырвался крик:

– Прекрати, собака!.. Да проклянет пророк тебя и твою хозяйку вместе с тобой!

– Да ведь с тебя спустили шкуры всего-то с пару ладоней, – отозвалась Хараджа. – Старые дамасские петухи не особенно терпеливы. Хочешь, чтобы мой доблестный Хамед продолжил, или будешь говорить?

Паша молчал, стиснув зубы. Кровь бежала у него по спине, и капли с глухим стуком падали вниз, медленно собираясь в лужицу возле козел.

По знаку своей госпожи Хамед разжал пальцы и выпустил кожу старика.

– Видишь, паша, я женщина не из пугливых, – сказала Хараджа. – Я отправила твоего капитана умирать между железных зубьев, а тебя прикажу освежевать.

С губ старика сорвалось проклятие.

– Так ты хочешь знать, где мой сын и его жена!.. – крикнул он. – Иди возьми их в Кандии [21] Кандия – старое название Ираклиона, города на северном побережье Крита. (Примеч. перев.) , если осмелишься. Пятьдесят тысяч турок полегло во рвах под стенами города, который защищают венецианцы, и еще больше поляжет в его стенах, это я тебе говорю. Если Канею взяли после нескольких недель осады, то Кандию так просто не возьмешь. Там уже десять лет работают наши минеры, твой дядюшка день и ночь бомбит город и все равно не может поднять наш флаг над руинами. Хочешь отправиться за ними туда? Езжай, ты свободна, только остерегайся мин. Мне говорили, там повсюду скопилось много пороха и целые отряды время от времени взлетают на воздух.

– В Кандии! – вскричала Хараджа. – А зачем они туда отправились? Что им там делать? Мне известно, что итальянка отправилась в Фамагусту, надеясь разыскать там французского дворянина, своего жениха. Но в Кандию!..

– Я тебе говорил, у нее владения на острове.

– А если ты меня обманываешь, паша, или говоришь так, чтобы тебя избавили от бритвы доблестного Хамеда?

– Нет, я просто знаю, что ты, со всем твоим дерзким нахальством, с твоим капитаном и знаменитым адмиралом, никогда не войдете в Кандию.

– И ты поклянешься на Коране?

– Да, – ответил паша.

– Мне достаточно твоего слова, ибо я считаю тебя добрым мусульманином.

По ее знаку Хамед приложил на место отрезанный лоскут кожи и накрыл его тряпочкой, смоченной в подсоленной воде. Веревки ослабили, и паша смог подняться и сесть.

– Ну что, теперь ты довольна? – спросил он Хараджу, которая безучастно смотрела на него.

– Да, – отозвалась хозяйка замка Хусиф.

– И ты поедешь туда на поиски моего сына и невестки?

– Конечно.

– В самую Кандию?

– Или к ее бастионам.

– На галерах твоего знаменитого дядюшки?

– А тебе какая забота?

– Мне хотелось бы знать. Может, я полюбуюсь на эту сцену.

– Ты будешь любоваться осадой Кандии в подземельях моего замка Хусиф. Там есть очень прохладные места, так что старые петухи будут тебе завидовать.

– Сука!.. – крикнул паша.

– Ори, ругайся сколько хочешь. Я такая же толстокожая, как и мой дядя: наша шкура задубела под алжирским солнцем.

– И ты думаешь, никто не отомстит за оскорбление, нанесенное правителю Дамаска?

– Кто отомстит? Султан? У Ибрагима теперь другие заботы. Он в печали, ибо убил свою жестокосердную султаншу.

– Кого, Роксолану? Великую султаншу, которая заставляла трепетать весь сераль?

– Она ведь тоже была венецианской аристократкой и превосходила жестокостью и Баффу, и всех остальных фавориток-мусульманок. Может, оттого, что у нее были длинные белокурые волосы и черные глаза.

– Так говоришь, она мертва!..

– Настало время этой христианке, ставшей старшей женой султана, уйти, уж не знаю, в свой рай или в наш. Она целыми днями глядела на Босфор, а по ночам развлекалась тем, что велела душить одну за другой своих соперниц-турчанок. А умственно отсталую дочь султана, которая требовала, чтобы по саду ее носили в носилках, она приказала зарезать прямо у него на глазах. Вечно скучающая Курремсултана искала развлечений.

– И она умерла!.. – еще раз воскликнул паша, казалось позабыв о боли.

– Белокурая венецианка, что каждый вечер забавы ради орошала кровью «жемчужную гостиную» сераля, стала слишком опасной.

– А кто тебе сказал, что она умерла?

– Ее убили, говорю же. Она отравила засахаренными фруктами первенца султана и имела наглость оскорбить сестру своего господина.

– Ну и дерзкие же эти венецианки!..

– Но ты еще не знаешь, как кончила в двадцать три года эта красавица, очаровавшая весь Константинополь.

– Рассказывай, рассказывай!

– А как же… твоя содранная кожа?

– Не беспокойся. Мы, мусульмане, любим трагические истории…

– Султан велел позвать ее и заявил, рассердившись на нее за оскорбление, нанесенное его сестре: «Ты все еще христианка в душе, и ты забыла про расстояние, которое разделяет тебя и мою сестру». – «Что за расстояние?» – надменно спросила жестокая гяурка. «Тебя я купил на невольничьем рынке своей столицы, а в жилах моей сестры течет королевская кровь». И тогда венецианка бросила вызов собственному мужу и в присутствии важных сановников осмелилась нанести еще одно ужасное оскорбление. Тем самым она вынесла себе смертный приговор. Красота не спасла ее от золотого жезла супруга, который обрушился на ее белокурую голову.