Сулейман Рагимов - Орлица Кавказа

Еще дольше смотрели вслед удалявшимся Гачаг Наби и его соратники, надежно укрывшись на зангезурских холмах. Что и говорить, зрелище было впечатляющее…

И эту ночь генерал-губернатор спал так же плохо, как и предыдущую, и много-много ночей до того. Стоило только сомкнуть веки — и к сердцу подступал безумный страх, он чувствовал, что теряет опору — и летит стремглав куда-то в пропасть, которая все глубже и глубже, дна не видать…Но даже это ужасное ощущение стремительного падения приносило ему и долю горького утешения: ах, лучше в тартары, в ад, в преисподнюю — лишь бы не стоять, орравдываясь, перед государем, или перед наместником!

«Ужасно мое падение, — думал он, чувствуя, что сердце его вырывается из груди от страха и предвкушения конца, — но все же это лучше, чем стать посмешищем сброда и увидеть гримасу отвращения на лице любимой жены…»

Однако конец не наступал. Вместо него приходило пробуждение, а вместе с ним и тот же обычный сонм забот и сомнений.

Иногда он просыпался мгновенно, и чувствовал вдруг, что холод сковал все его члены, так что он даже рукой и ногой шевельнуть не в состоянии. Тогда ему казалось, что вековой холод вечных снегов, лежащих на вершинах хребтов Зангезура, превратил и его в ледяную глыбу, которой уже никогда не суждено оттаять.

Иногда пробуждение было медленным, он стонал и тяжело дышал, возвращаясь к бодрствованию, которое не приносило ему ничего, кроме новых забот и унижений.

Ах, если бы не просыпаться… вообще…

В конце концов, что оставляет он здесь, на этой бренной земле? Раскинувшиеся на десятки километров пашни родовых уделов — но они всходят и плодоносят без малейшего его участия; громадные нетронутые леса, полные дичи, резвящейся у светлых рек, — но он и им чужд, не нужен, непонятен; деревни с избами, крытыми соломой, старухи на завалинках, греющиеся на осеннем солнце, парни, горланящие на гулянках и разбивающие друг другу головы в ужасных пьяных драках, бородатые мужики и согбенные суровой жизнью сивые старцы, что там еще… Ах, да, деньги — золото, украшения, фамильные ценности, капиталы в подземельях щвейцарских и лондонских банков… Господи, да зачем все это… Пусть остается своре наследников, которые раздерут все на части и перегрызут при этом друг другу глотки хищными зубами… Бог с ними со всеми! Пусть нанимают адвокатов, пусть пускаются в хитроумные комбинации, как стая коршунов, клекочущая над еще не остывшим трупом… Все это уже бессмысленно и безразлично.

Кончено!

Бывает так, что дерево, еще вполне крепкое с виду, внутри выгорает дотла, и достаточно одного порыва ветра, чтобы свалить его.

Чего ищет человек в этой жизни? Для чего хлопочет, хитрит, тратит драгоценные мгновения, годы и десятилетия? Всё тлен… Каждое мгновение счастья неминуемо сменится часом отчаяния, смех всегда переходит в горькие рыдания… Сколько бы ты ни пыжился в этом мире, суть твоя, в конечном счете это горстка праха, смешавшегося с землей родового кладбища…

И только одна мысль заставляла его цепляться за постылую жизнь — то, что, расставшись с этим светом навеки, он никогда уже не увидит улыбки своей Клавдии. Растоптанный, растерявший свои силы, достоинство и мужество, губернатор все еще любил Клавдию всей измученной душой, и это была единственная ниточка, удерживавшая его на краю пропасти.

Только подумав о ней, он вспоминал, что еще не потерял той огромной власти, которую предоставляли ему эполеты и должность повелителя целого края; только тогда он ощущал, что не имеет права на бездеятельность и уныние.

Неужели Клавдия оставит его в тот грозный час, когда придет неминуемая расплата?

А ведь все будет скромно и буднично, безо всякой помпы. Генерал-губернатору доложат в один прекрасный — или несчастный день, что к нему прибыл из Петербурга чиновник для особых поручений с ответственным заданием.

— Проси! — скажет губернатор, уже чувствуя сердцем, что пришло оно, то самое.

У приезжего будет суровое лицо человека, привыкшего решать судьбы людей и делать это не дрогнув душой.

— Как вы объясните, что происшествие в дубовой роще имело место как раз после вашего прибытия в Гёрус, генерал?

— Увы! — только и сможет ответить губернатор, разведя руками.

— Вы хоть знаете, кто убийца?

— Думаю, что этот негодник Гачаг Наби… Следователь покачает головой с сомнением.

— А если это так, почему он до сих пор не изловлен?

— Леса и горы здесь против нас…

— Значит, вы сумели восстановить против себя даже природу! Генерал разведет руками, а следователь посмотрит с сомнением.

— А знали вы содержание донесений, которые посылал в Петербург тот, кого вы не смогли уберечь?

— Нет, конечно…

Следователь снова посмотрит недоверчиво:

— И не догадываетесь?

— Нет.

— Ив голову вам не приходило, что там могут быть строки, осуждающие вашу систему ведения дел?

— Более того, обвиняющие вас в преступной халатности?

— Я мог это предположить, но…

— Это уже хорошо. Это уже почти признание, — впервые улыбнется следователь.

— Значит, его смерть вам на руку?

— Отнюдь! — голос генерал-губернатора звучит вполне естественно, но в нем не хватает каких-то убедительных ноток. — Ведь столько хлопот и неприятностей…

— Ну, что это за мелочь по сравнению с тем облегчением, которое испытываешь с гибелью нежелательного свидетеля, а, генерал?

Генерал начнет мяться и мямлить, мутная пелена пойдет перед глазами. Он уже и сам не вполне понимает, кто убил соглядатая и не по его ли воле это случилось. Опытному собеседнику нетрудно понять состояние допрашиваемого.

— Не упрямьтесь, генерал, облегчите душу чистосердечным признанием. Это всегда позволяет вздохнуть полной грудью…

Соблазн так велик, так манит возможность впустить глоток свежего воздуха в задыхающуюся грудь.

— Да, да! Пишите! — говорит генерал воображаемому строгому судье. Записывайте. Офицер, посланный его величеством, был убит в дубовой роще именно по моему распоряжению. Потому убийство последовало непосредственно за моим прибытием в Гёрус.

И действительно приходит минутное облегчение. Благословенна слабость, если она может дать передышку страдающей душе!

— Записываю, — сухо говорит следователь и, действительно, склоняется над бумагами. — Прошу привести доказательства… Снова ком в губернаторском горле.

— Какие доказательства?

— По закону Российской Империи осужден за убийство может быть только тот, против которого имеются неопровержимые доказательства. То же относится и к обвинению по подстрекательству к убийству.

— Что вы меня терзаете, ведь есть мое добровольное признание!