Сулейман Рагимов - Орлица Кавказа

И чиновник вскрикивал, ощутив вдруг холод знаменитого лезгинского кинжала Ало-оглы, уже как бы приставленного к почтмейстерскому горлу.

— Ну-ка, прочитай, прочитай, какие козни нам готовят враги! — говорил воображаемый Гачаг Наби, поигрывая острой сталью.

— Раскрой нам все заговоры этих ублюдков и шакальих детей! Готовый было пискнуть, что он не имеет права нарушать тайну корреспонденции, почтмейстер даже в своих страшных снах вовремя одумывался и душил в себе это неуместное должностное рвение. И начинал лихорадочно вскрывать письмо за письмом, подробно перечисляя, как и где приставы обещают срубить буйную голову Гачага и поднести ее казне в обмен на равную по весу меру золота…

Нет, надо было на что-то решаться. Тем более, что пакеты все шли и шли. Один за другим прибывали курьеры из Евлаха в Шушу, из Шуши в Гёрус. А так как губернатор упорно никого не желал принимать, то и секретные пакеты тоже скапливались у почтмейстера, что уже было нарушением всех правил.

Телеграф — и то не справлялся с необычной нагрузкой. Надо сказать, что столбы еще выдерживали, но провода не раз рвались в эти дни —.наверное, от непривычной нагрузки. Во всяком случае, то, что они звенели жалобно рано утром и поздно вечером — это почтмейстер слышал сам, когда выходил в неурочные и непривычные для себя часы остудить пылающую голову.

Кто только не слал телеграммы! Сельские старосты интересуются, когда отправится процессия, дабы выйти на пересечения дороги и отдать дань уважаемому покойнику; владетельные помещики из соседних уездов любопытствовали, успеют ли и они ко времени похорон, дабы омочить слезами свои черные шелковые платки и выказать усердие на службе царской. И так далее… Короче, медлить было нельзя. Потому, посовещавшись предварительно с начальником уездной канцелярии, почтмейстер решил, что настала пора действовать. Нужно вырвать из летаргического сна и обезумевшего генерал-губернатора и погруженного в мрачные раздумья уездного начальника. В конце концов, может, в этом ворохе бумаг окажутся одна или две, которые действительно нужны и исполнение которых не допускает ни минуты отлагательства? Может, наконец, в одном из секретных пакетов лежит предписание отменить траурную церемонию вовсе и наскоро предать тело земле? Все может быть! Пути начальства неисповедимы! И чем оно выше, тем меньше вероятность угадать его сиюминутную волю.

Почтмейстер и начальник канцелярии решили отправиться на прием к губернатору и полковнику. В дом, где располагалось начальство, пробраться было невозможно из-за усердия местного дворянства, осаждавшего парадные подъезды, дабы в любую секунду иметь возможность доказать свое безграничное рвение. Однако, оказалось, что все усилия напрасны. Обе начальствующие персоны уже отбыли в церковь.

…Между тем, пока в церкви возносились последние мольбы, адресованные к господу богу, беспристрастно взирающему на происходящее с высокого церковного купола, расписанного десять лет назад знаменитым художником из Еревана, генерал-губернаторша вдруг остановила свой острый взор на супруге уездного начальника и сделала ей знак приблизиться.

Обе высокие дамы отдалились на шаг от группы чиновников, столпившихся у гроба.

— Пренебрежем условностями, сударыня, будет считать, что вас представили мне вполне официально. В такой глуши можно пренебречь многим, не так ли? Я рада случаю переговорить с вами. Супруга полковника Белобородова склонила голову.

— Як вашим услугам, ваше превосходительство. Княгиня сделала легкую гримасу:

— Ах, оставьте это титулования, душенька. Меня зовут Клавдия Петровна. А вас, если разрешите, я буду звать Машенькой, хорошо?

— Почту за честь, княгиня.

— Судя по всему, вы из столбового дворянства и окончили Институт благородных девиц в Петербурге?

— Именно так, сударыня. Что и явилось причиной всех моих бед.

— Что так?

— Полковник имеет репутацию либерала, и эту должность ему дали только снисходя к заслугам нашего старинного рода, к которому, кстати, полковник не испытывает ни малейшего почтения.

— Да, он у вас нигилист! — протянула губернаторша. — Действительно, на таком посту это по меньшей мере странно…

Клавдия Петровна знала уже, конечно, о раздорах в семье воинского начальника и была непрочь сыграть на этом.

— Когда на плечи офицера возложена столь тяжкая ноша… — продолжала она раздумчиво. Мария, вспыхнув, перебила ее:

— Смею вас уверить, сударыня, ноша эта моему супругу не по плечу!

— Однако, странно слышать столь суровое суждение из столь очаровательных уст, — протянула губернаторша, внимательно взглянув в лицо Белобородовой.

— Он не может сделать то, что должны бы предписывать ему долг и совесть, стояла на своем Мария.

— Но — почему? И как вы, столь правильно судящая о положении дел, преданная государю и трону женщина, — не можете справиться с тем, чтобы наставить супруга на путь истинный?

Мария колебалась один лишь миг с ответом.

— Не сочтите за дерзость, сударыня… если…

— Ах, да говорите же вы без экивоков!

— Не я одна оказалась в таком положении…

Усмотрев, вполне справедливо, в этом заявлении намек на собственную беспомощность, Клавдия Петровна покраснела, смущенная столь явной дерзостью. Но Мария отнюдь не собиралась вступать с княгиней в словесные баталии. Просто она настолько была поглощена собственными переживаниями, что все остальное отступило для нее на второй план.

— Я уже сказала вам, княгиня, что муж мой либерал. Он мнит себя наследником декабристов, читает вольнодумные стишата и составляет прожекты улучшения общества!

— Разделяю ваш гнев, — медленно сказала губернаторша, справившись с минутным замешательством. — Но… Известно ли об этом в высоких сферах? Что вы сделали для этого?

— Не сомневаюсь, что известно, — ответила Мария сухо. — Во всяком случае, преданные слуги государевы правильно поняли сведения, исходившие от меня…

Имя названо не было, но обе дамы хорошо понимали, о ком именно шла речь.

Неизвестно, как повернулся бы этот разговор далее, но в этот момент разом звякнули шпоры гвардейцев, взявших на караул, и процессия тронулась к выходу из церкви.

Гроб закачался на руках; во дворе церкви его поставили на пушечный лафет, запряженный конями, укрытыми черными попонами. Беки разом выхватили кривые сабли, сверкнувшие на солнце — салют высокому покойнику; грянул ружейный залп.

А затем не спеша процессия двинулась по городским улицам, впереди лафет, покачиваясь на ухабах и подпрыгивая на острых камнях мостовой. Долго наблюдали за ней, пока не скрылись вдали и кони, и всадники: сухие глаза безутешной Марии, прищуренные — губернаторши, широко открытые, удивленные, как всегда, глаза Айкануш, затесавшейся в толпу… Но и это не все.