Сулейман Рагимов - Орлица Кавказа

Орлиные стаи, прорвавшись сквозь черные тучи, сквозь бури и грозы, реяли над казематом, вселяя надежду и веру в грядущую победу…

И никто из вооруженных стражей тюремного мрака не решался — или не желал? — пальнуть в воздух, разогнать этих вольных птиц…

«К добру ли?» — думали-гадали наблюдавшие полет…

Быть может, и с этими легендарными птицами произошла беда?.. Быть может, у них отняли небо, простор, и свободу, и их тесный, скученный, однообразный полет, ограниченный кругами, — это их «небесная» неволя?

Или орлы, избравшие своим боевым станом седые вершины и крутые стремнины, каким-то наитием угадали земных собратьев по духу, людей с крылатой душой, и устремились к ним?

Иначе — как объяснить их неожиданное и дружное появление, их сплоченный упрямый полет — от зангезурских гор до Тифлиса? Мало того, шли слухи, что такое скопище видели за хребтами Кавказа, к северу…

Чем как не судом, сказочным единением птиц и сердец могло выглядеть такое необычайное событие, и не это ли сокровенное единение влекло стаи к ристалищам человеческой борьбы, доблести и подвига?!

Они летели так высоко, что их было видно далеко окрест, их видели люди, даже не видевшие и не знавшие друг друга.

Они соединяли в своем полете взоры Наби и Хаджар, гачагов и узников.

Узники видели в птицах вещий знак грядущего отмщения, летящий символ возмездия!

«И земля, и небо и орлы — за нас!»

Они предстали взорам и двух зачарованных пришельцев из Грузии, продолжавших свой долгий и опасный путь в горы с помощью провожатых — местных жителей. Оба — он и она, остановившись у горной поляны, следили за полетом орлиной стаи.

Оба — он и она — думали об одном и том же, — и их думы и восхищение были похожи на то, что думали и испытывали жители всей округи. Они находились у знаменитого родника Бузбулак, и не сразу услышали голоса провожатых, приглашавших их к скромной трапезе, — поверх скатерти-дастархана, постланной на сочной, цветущей траве их ждал домашний хлеб, свежий сыр…

Потом они испили родниковой воды, прозрачной и студеной, от которой ломило зубы.

И вновь устремили взоры на небо, где царствовали орлиные династии…

И небо было их троном, и солнце — их венцом… Они парили над царями…

«Боже! Где найти такие краски? — мечтательно думал Гоги. — Как вобрать в глаза это небо и эту землю — колыбель легенды!..»

Гачаг Наби не желал больше хорониться по темным горным пещерам, по глухим и диким ущельям. Как он мог думать о себе, когда Хаджар томилась в каземате, в камере-одиночке?

Он понимал, по доносившимся слухам и вестям, что вызволение Хаджар час от часу становится все более сложным, нечеловечески трудным делом.

Жандармские наряды, казачьи почты, направляемые из губернии, перекрывали все переходы и подступы к уездному центру.

По почтовому тракту разносился топот копыт — ехали конные стражники.

Всех путников, следовавших по тракту, останавливали, проверяли, подозрительных подвергали аресту. В каземате уже, считай, не было свободных камер: появились новые узники, — сельчане в папахах, с хурджинами, в чарыхах из сыромятной кожи.

По сути, упрямое желание Хаджар вырваться на волю самолично, привело к тому, что удобный момент для нападения на охрану был упущен.

Войска заполонили округу. И сообразно этой растущей силе требовалось все больше вооруженное ополчение для противоборства. Гачаги могли рассчитывать и уповать только на народную поддержку.

И люди этой земли не шли на попятный, не отступали перед надвигающейся бедой.

Не перевелись здесь храбрые мужи и доблестные жены — и откуда взялась в них такая отвага и сила! Они вооружались, кто как мог, устраивали засады в самых немыслимых, неожиданных местах вдоль тракта. И в решающий час, стоило войскам двинуться вперед — их ждал град пуль и камней. Тогда держись, ваши благородия! Царскому воинству противостояла пока затаившаяся, невидимая рать. Гачаг Наби был весь порыв, движение, в папахе-бухары, в черкеске с газырями, как говорится, кинжал на боку, всегда на скаку, к патрону патрон, летит, как огонь, с гачагами-молодчагами, а то и переоденется, ходит по селениям, здесь нагрянул, там — отпрянул и как в воду канул.

По ту сторону — искушенные, видавшие виды их офицерские благородия, обстрелянные, битые, лаврами увитые, в академиях ученые, в походах громких крученые, а по эту сторону — зангезурские горы и долы вдоль и поперек исходившие, вражье кольцо прорывавшие заступники народные, молодые-удалые, отчаянные малые во главе с «генералом крестьянским», сыном крестьянским Наби!

Не станут кланяться пулям царским, не поступятся честью сестры своей Хаджар, — ни Наби, ни удальцы его, ни люди гор — опора из опор.

Пусть там рать неисчислимая, сила неодолимая — но и здесь игиты, не лыком шиты, но здесь — воля народная.

Верно, пока ни больших баталий, ни особых перестрелок, ни сшибок-стычек. Пушки царские молчат, и камни-валуны сверху не летят. Как и велел Наби ополченцы застыли, не лезут на рожон… Как обычно, на исходе лета, когда животина нагуляет жиру, кочевые устремлялись с горных эйлагов в низины, к постоянным очагам, останавливались после переходов на привал, разбивая палатки по обе стороны столбовой дороги, уходящей в зангезурские горы. Со стороны все как положено, возвращаются люди с гор. А полюбопытствует иной урядник: откуда, мол, взялись, чего сшиваетесь, шли бы прочь — растолкуют: так ведь, господин хороший, испокон веков у нас водится, к лету — в горы, к осени вниз. Спросят еще: чего ж на привале не сидится, все по горам, по долам шастаете? Они в ответ: для костров хворост собираем, — кремень-камень ищем для огня.

— Никто ничем себя не выдавал, никакого предлога властям не давал. Наби задумал: пусть власти первыми и начнут. А как полезут, двинутся на сельчан, тогда и все увидят, какие это господа хорошие, как они бедняцкой крови жаждут. Что касается другой стороны, там не хотели поднимать особого шума. Командиры царские прикидывали и понимали, и за гачагами есть сила, и немалая, поддержка народная, сочувствие тайное и явное, которое могло обернуться против войск…

…И никак не резонно было бы для их благородий бездумно слать конных и пеших на эту голь перекатную в папахах и чары-хах, людьми жертвовать почем зря. Так можно и увязнуть в этих нескончаемых ущельях, скалах, силы распылить.

Гоги и Тамара, с помощью провожатых узнали, наконец, о том, что Гачаг Наби расположился в укреплении под названием «Баш-баша гаялар» — грузинским друзьям обьяснили, что это означает: «Скалы головою к голове».

Гачаг Наби, где обойдя, где объехав места вероятных столкновений, засады и дозора, вернулся в свой горный штаб. Устал порядком — вот и прислонился, укрывшись мохнатой буркой, к валуну, дремота одолевает и сквозь дрему и усталость тревога точит сердце, — мысли устремляются туда, в Гёрус, к каземату. Ему сообщили, что Хаджар собираются вскорости перевести в другую тюрьму, возможно в Тифлис, а то и в Петербург. Прилег Наби уже, а сон нейдет в глаза, покоя нет. Мысль работала трезво и остро.