Эмэ Бээкман - Чертоцвет. Старые дети [Романы]

Дверь скрипнула, и серый полумрак, словно сугроб, ввалился в комнату. В обеих руках Якоб держал тяжелые узлы, они, как пудовые гири, оттягивали вниз его плечи. Из-за его спины робко выглядывала небольшого роста девушка. Она положила на край скамьи ворох одежды и отряхнула пепел с наполовину расплетшейся косы.

Так Якоб нашел хозяйку для сгоревшего дотла хутора Россы.

Эва медленно подняла голову от плиты и узнала Юстину. Юстина оторопело стояла, очевидно сама не зная, горят ли ее щеки от смущения, мороза, или в них еще не остыл зной пожара. Эва молчала. Она нарочно медлила, чтобы Роози не услышала голоса вошедшей. Якоб не понял, в чем дело. Он громко сказал:

— Проходи же, Юстина, проходи.

Вслед за этим случилось то, чего Эва боялась.

Из комнаты Роози послышался вопль — вон, вон!

Иоханнес вздохнул и пошел успокаивать больную.

Надо же было случиться, что Якоб выбрал в жены девушку, сводный брат которой был повинен в несчастье Роози.

Впоследствии Эва неоднократно думала, что мир давно стал тесен для людей. Земля словно паутиной опутана дорогами судьбы, и не удивительно, что нити эти перекрещиваются одна с другой. Какими большими кажутся леса и нивы, вроде бы места достаточно, а ведь именно в Медной деревне столкнулись на поле вражеские войска, превратив его в Долину духов.

Юстина была единственной из собравшихся чуть ли не со всей волости девушек, которая сохраняла спокойствие, когда вспыхнул пожар, и заставила себя, невзирая на страшный шум и треск, действовать. Юстина была единственной, кто не кинулся в сени, топча подруг, чтобы в груде одежды отыскать свою шубу. Напротив, она прежде всего выбросила из окна одежду Якоба, затем кинула в сугроб мешок с шерстью, собрала с постелей подушки и одеяла, даже стол и лежавшую на нем Библию сумела спасти от огня. Расчистив комнату от вещей, лежавших на виду, задыхающаяся от дыма Юстина принялась выносить посуду и котлы, успела сорвать со стены и вожжи. Когда над головой с треском загорелись балки и на нее посыпался дождь искр, Юстина, несмотря на запрет, ринулась в хлев. Она нашла поросят по визгу и вынесла их в мешке.

Потом Юстина подобрала во дворе свою шубу — ноги бегущих втоптали ее в грязь. Вот так вместе с Якобом и пришла на Виллаку ого суженая — волосы полны пепла, на спине черные следы от сапог.

Когда в то мрачное утро они наконец-то уселись за стол, Эва с тревогой стала наблюдать за Роози. Больная вертела в руке ложку, и Эва боялась, что Роози швырнет се через стол в лицо Юстине. Юстина держала себя в руках, запасы ее душевного спокойствия, казалось, были неистощимы. Эва подумала, каким богатырским духом и волей должна обладать женщина, чтобы стать хозяйкой хутора. В тот раз за столом Эва снова усомнилась — а она, подходит ли она Иоханнесу?

Зато Якоб казался совсем выбитым из седла. Он ерзал на скамье, то и дело подергивал плечами, будто под рубашкой у него сновало множество насекомых. Он понимал, что, как только погорельцы Медной деревни разместят своих спасенных животных по хлевам окрестных хуторов и чуть-чуть придут в себя от потрясения, они снова соберутся вместе, чтобы вершить суд над Якобом с Россы. Эва полагала, что, вероятно, и Иоханнес думает в первую голову о том, как уберечь Якоба от мести обезумевших от несчастья людей. Возможно, лишь уставившаяся на ложку Роози скользила по обледеневшей дорожке памяти, чтобы вернуться назад, в тот далекий знойный день, и зарыться в сено — в последний раз оказаться в плену вожделения и отдаться грешному хозяину.

Вполне возможно, что и Юстина еще раз услышала хруст: сломался о камень позвоночник сброшенной с сеновала Роози.

Они молча и мрачно ели, и Эва увидела за окном хлопья сажи, которые медленно парили, словно пытались заглянуть в комнату. Внезапно Якоб раскрыл рот и сказал: какая же это свадьба без водки.

Челюсть Иоханнеса заходила, словно он размалывал готовые сорваться с языка злые слова.

Но и он пересилил себя и постарался подавить свою досаду — как-то надо было выкарабкаться из-под этой душившей всех тяжести. Иоханнес поднялся из-за стола, громыхнул дверцей шкафа и пустил по кругу стакан с водкой. Роози с жадностью отхлебывала, зажатая до сих пор в руке ложка со звоном упала на стол, и глаза больной стали желтыми, как у кошки. Да и Якоб заливал свое горе довольно-таки странным образом. Он пил водку большими глотками, словно странник в пустыне, которому удалось добраться до источника. От крепкой водки забродила кровь, уставшая после ночных передряг. Якоб поднялся, стал мерить шагами комнату и потребовал, чтобы приготовили постель. Над Долиной духов вставало бледное солнце и тускло заблестел снег, когда Якоб взял за руку молодую новобрачную и потащил ее в горницу. Юстина упиралась, трясла волосами, с которых все еще сыпался пепел, но тем не менее пошла. Роози пристально глядела на дверь комнаты и, словно для того, чтобы удержать равновесие, скрестила на груди руки; выражение ее лица было отнюдь не святое. Эва смотрела в сторону, ей не хотелось видеть, как в уголках рта Роози постепенно появляется отвратительная усмешка, — словно пузырек, возникающий откуда-то из глубины забродившего теста.

Была уже почти ночь, когда осунувшиеся молодожены вышли из комнаты. Якоб надвинул на глаза шапку, взял Юстину за руку, и под покровом темноты они отправились в путь. Они решили обойти Долину духов кругом и пробираться лесом, по снегу, чтобы не встретить ни одной живой души. Эва посчитала, что в такой лютый мороз людям нечего делать в поле, однако молодые остались при своем. Может, так оно и лучше, хотя путь получался длиннее, — не надо было сверлить взглядом темноту над сердцем Медной деревни. От большого пожара не осталось даже маленького костерика, чтобы осветить остатки труб и обгоревшие ели. После полуночи Якоб с Юстиной должны были достигнуть корчмы. Там бы они зажили тихо, как мыши, в бабушкиной комнате, где она когда-то хранила свои лекарства, и запах мяты от стен бальзамом лег бы на их взбудораженные души.

В первые дни февраля Медная деревня опустела. Из далекого леса до самой Долины духов несся стук топоров, с треском валились деревья и, падая, ломали свои ветвистые кроны, как олень рога, чтобы превратиться в бревна для стен. Словно по заказу, в лучшие дни рубки леса, когда ветер едва-едва шевелил ветвями, в небе стояла последняя четверть убывающей луны. Все приметы указывали на то, что стены новых домов Медной деревни будут крепкими, сто лет не возьмут их ни жучок, ни тлен.

Весной, когда строительство пошло полным ходом, никто не захотел больше ставить дом на прежнем месте. Каждая семья порознь выбирала место на краю Долины духов — будем жить вразброс, сами по себе, тогда беде, обрушившейся на соседа, не так-то просто будет уцепиться за твою стреху или проникнуть в твои ворота, думали они.