Ольга Валькова - Илья

Он сидел усталый, сделавший свою работу так хорошо, как только можно, и казался совсем близким. Если когда-то змея и вползла по ноге юной девы, это было очень давно. Илья встал, сходил к костру, принес ему кружку взвару. Вольга кивнул благодарно, стал жадно пить.

«По счастью, она не понесла, — сказал он, прервавшись. Илья закаменел. — Тут повезло, и вообще… Скажи, Илья, ты не так давно Великой матери не призывал?»

Илья дернулся от возмущения — и замер. Он вспомнил.

«Я заставил ведьму поклясться ее именем, — сказал он тихо, — это очень плохо?»

«Как сказать, — задумчиво ответил Вольга. — С одной стороны, я чувствовал помощь своему знахарству по женской части. Хорошую помощь. Там все будет хорошо. С другой — ты, христианин, заставил кого-то клясться ею, как будто она есть. Ты признал ее существование, а значит, для тебя она есть и будет. А старые боги коварны и мстительны. Как и люди, что их создали. Вряд ли она тебя оставит».

Илья подумал, что, если мстительная злоба, направленная на него, будет платой за помощь этой тоненькой девочке, он согласен. И тут же обдало холодом: грешишь ведь, Илья. И как бы это боком не вышло.

Кроме полонян, ранены были два воина из дружинников. Не так, чтобы тяжело, но на коней пока им лезть не стоило. Так что, когда, проводив крестьян, дружина двинулась в обратный путь, в шатрах у ручья задержались восьмеро: Вольга, его пациенты, раненые дружинники, от помощи Вольги отказавшиеся, и грек. Для охраны — Илья Муромец и неожиданно вызвавшийся Алеша.

В день отъезда крестьян Алеша зашел в шатер, где под попоной лежала лицом к стене Алена, и со словами: «А вот и нам подарочек. Получено честнейшим путем, не сомневайтесь», — плюхнул на пол небольшой узел.

Знавшие Алешу Илья и Вольга тут же начали сомневаться.

Но узел приняли: в нем оказались две новые женские рубахи из льняного полотна, вышитая запона, платок, пояс. Все это и в самом деле было настолько нужно, что на некоторую сомнительность такого «подарочка» можно было закрыть глаза. Тем более, что крестьяне получили лошадей, стоивших намного дороже, да и вообще уже уехали, не догонять же.

Вольга насмешливо фыркнул, Илья чуть улыбнулся, и Алеша почувствовал себя удовлетворенным.

Монах, которого звали брат Амадео, пришел в себя на следующий день, но был очень слаб. По-русски он говорил так, как обычно говорят путешествующие: мог сказать о своих нуждах и поблагодарить. Именно последнее и услышал от него Вольга, едва только больной очнулся. Брат Амадео благословил его на латыни и благодарил за спасение своей жизни по-русски. После этого, закрывая глаза от слабости, пробормотал еще что-то. «Он говорит, что ты содействовал свершению великой миссии», — усмешливо перевел грек, с любопытством глядя на Вольгу.

Был он невысок, темноволос, имел тонкий, с горбинкой, нос и яркие, быстрые глаза с острым взглядом. Одет был так, как одеваются в дорогу византийские торговцы средней руки, но торговцем, несомненно, не был. Назвался Мануилом.

Вольга остался невозмутим.

— Содействовать свершению великих миссий — мое обычное занятие, — пояснил он слегка оторопевшему греку.

— Мануил — доглядчик, — убежденно сказал Алеша, — императорский. Высматривать у нас тут послан. — Они втроем сидели у костра; Алеша кидал в кипящий котел разделанных уток, которых Илья настрелял только что: готовил отвар для больных.

— Вряд ли, — тонко усмехнулся Вольга. — Во-первых, Добрыня его видел и говорил с ним, но глаз на него не положил — спокойно уехал. А во-вторых… не тот человек.

Алена отказывалась есть. Она вообще от всего отказывалась, повернувшись лицом к матерчатой стенке шатра и накрывшись с головой попоной.

Вольга вышел с нетронутой мисой утиного отвара и покачал головой.

— Она умрет, — сказал он спокойно. — Шрам — ерунда, и, в общем, последствия телесных мучений ей не угрожают. Но она не хочет жить.

Илья забрал у него мису, ложку и вошел в шатер.

Он сидел возле девушки и рассказывал ей о себе. Илья был не большой мастер говорить, предпочитал слушать, но теперь он говорил. Спотыкаясь, подбирая слова — и не выбирая слов.

Он рассказывал о своем детстве и о том, как жил, когда стал старше. Не скрывал ни одной стыдной подробности существования тяжелого взрослого беспомощного тела. Старался не забыть, передать как можно точнее любую маленькую радость: полосу теплого утреннего света на светлой доске пола, блеск сосулек за окном в тот самый день начала весны, когда начинают позванивать синицы, и зимние причудливые разводы на том же маленьком, затянутым бычьим пузырем окне, отсвечивавшие красным и золотым, когда разгоралось пламя топящейся печи… Слова уже были не важны: он знал, что она понимает.

Большой синий глаз смотрел на него, не отрываясь. Вторая половина лица была прикрыта попоной.

Он зачерпнул варево и осторожно поднес к ее рту, не переставая рассказывать. Одну ложку, вторую, третью… Она глотала доверчиво, как птенец.

— Попону с головы откинь, — посоветовал он, — закапаешь жирным, потом не отстираешь.

Следующим утром она встретила его полностью одетой: запона поверх рубашки, платок повязан так, чтобы скрывать вытекший глаз. Она пошатывалась от слабости, но в шатре было прибрано.

— Вот кстати, — обрадовался он, — а я тебе лапотки принес. На глазок плел, так что не обессудь: что не так — переделаю.

Лапотки пришлись точно впору.

Вот только синий глаз был печальным и в покрасневших припухших веках: плакала.

«Чего-то не хватает», — задумался он серьезно. Спросил строго: «Сама поешь? До дна? Справишься?»

Она закивала — да, да, справится.

В теплом песке у ручья Илья насобирал сухих ракушек — перламутровых изнутри, темных снаружи. Выбирал потолще и поплотнее. Долго обтачивал, придавал им форму звездочек и кружков. Как ни старался, все получалось немножко кривым, как будто смотришь сквозь воду. Может, так даже лучше, решил он и сделал из оставшихся кусочков еще и кривых рыбок. Потом проделал дырочки и все это соединил колечками из кольчуги. Гнул их пальцами, ему это было несложно, чтоб все ровно лежало. Получилось монисто не монисто, бусы не бусы, но красиво. Илья даже сам заулыбался своей поделке.

А Алена так просто обмерла. Даже поверить не могла, не торопилась надеть, разглядывала завороженно, как ребенок, водила пальчиком по звездочкам и рыбкам. «Да ты примерь, — не утерпел Илья, которому страсть как хотелось взглянуть, какой она будет в ожерелье. — А то что это — рубаха на девке, запона синяя, все как полагается, а бус нет».

Алена поспешно надела бусы и взглянула на него. И что-то, верно, увидела: рассиялась, засветилась, трогая вздрагивающими пальчиками монисто. Крутанулась легко, звонко, раскинув руки.