Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. За огненным валом

Действия артиллерии концентрировать на тех участках, где решается задача на прорыв.

Третье. Иметь в виду, что до самого Берлина противник будет сопротивляться и цепляться за каждый дом и куст, а потому танкистам, самоходчикам и пехоте не ждать, пока артиллерия перебьет всех немцев и предоставит удовольствие двигаться по чистому пространству.

Четвертое. Бейте беспощадно немцев и двигайтесь вперед днем и ночью на Берлин, тогда Берлин будет наш… — Подумал немного, перечитав написанное, завершил приказ коротким: — Далее подписи: Жуков, Телегин. Все!

Дождался, пока стенографистка закончит печатать, взял у нее листы, расписался, посмотрел на часы и сам проставил: 17 апреля 1945 года, 20 часов 40 минут. Приказал дежурному генералу, все это время неподвижно стоящему возле стола:

— Дать на подпись начштаба, размножить и немедленно разослать по назначению. На двадцать три ноль-ноль вызвать в штаб фронта всех командующих армиями. Командующих артиллерии и авиации — тоже. Всех, кроме командующего 1-й армии войска Польского.

— Слушаюсь, Георгий Константинович, — произнес генерал вполголоса и вышел из помещения.

Оставшись один, Жуков приказал принести себе крепкого чаю и склонился над картой. Конечно, подступ к Зееловским высотам прикрыт заболоченной равниной со множеством ручьев, озер и каналов, по которой тянется несколько узких дамб, хорошо видных с высот. Маневра практически никакого. Танковые колонны еле движутся по этим дамбам, подвергаясь налетам авиации, артиллерийскому обстрелу. Все это так. Но именно поэтому надо быстрее идти вперед, сбить противника с высот и обеспечить себе широту маневра. Так нет, командующие армиями заставляют свои войска топтаться на одном месте, не проявляют былой инициативы, ведут себя бездумно и безответственно.

Сталин в разговоре с Жуковым по телефону всего лишь час назад сообщил, что у Конева дела идут лучше и есть решение повернуть танковые армии 1-го Украинского фронта к Берлину. А это значит, что Конев может первым же и ворваться в Берлин, и тогда не Жуков, а Конев поставит последнюю точку в этой войне. К тому же на севере, у Рокоссовского, сопротивление немцев еще слабее, следовательно, Сталин может повернуть часть сил 2-го Белорусского фронта тоже на Берлин. И что тогда останется 1-му Белорусскому? Незавидная роль отвлекающего на себя основные силы противника и расчищающего другим путь к победе и славе.

«Так нет же! Берлин буду брать я!»

И Жуков швырнул карандаш на карту с такой силой, что тот проткнул бумагу.

Вечером в том же старинном замке, в том же мрачноватом помещении, за тем же овальным столом, на тех же стульях с черными орлами, под пасмурные взгляды рыцарей и дам расселись командующие танковыми и общевойсковыми армиями, авиации, артиллерии и саперных войск. Жуков не пригласил на это совещание командующего 1-ой Польской армией и командиров отдельных танковых, механизированных и кавалерийских корпусов: он не хотел, чтобы они стали свидетелями того, как он будет разделывать под орех своих именитых генералов, от которых в наибольшей степени зависит, как быстро его войска выйдут к Берлину и кто сорвет этот главный приз долгой и кровавой войны.

Жуков вошел в зал ровно в двадцать три часа.

Собравшиеся генералы встали.

Начальник штаба доложил, что все приглашенные на совещание прибыли.

Жуков прошел на место, оставленное для него — пять пустых стульев. Отодвинул один из них, но не сел, а молча, вприщур, оглядел собравшихся, и только тогда произнес сквозь зубы, чеканя каждый слог:

— Ну, здравствуйте, генерал-полковники!

— Здравия желаем, товарищ маршал Советского Союза! — нестройно ответили генералы.

— Что так… сено-солома? Впрочем, — усмехнулся Жуков одними губами, — как воюем, так и отвечаем на приветствие командующего фронтом: кто в лес, кто по дрова. Плохо воюем, генерал-полковники! — не повышая голоса, но до краев насытив его желчной скрипучестью, продолжал Жуков. — Геббельс раззвонил на весь мир, что они уже разгромили армии Жукова, что русских ждет под Берлином то же самое, что испытали немцы под Москвой…

Воткнул взгляд серых неподвижных глаз в командующего 1-ой танковой армией Катукова, массивного, похожего на моржа, с маленькой, по сравнению с туловищем, головой, даже подался к нему своим плотным телом, и голос его, хотя и тихий, загремел, как показалось генералам, и зазвенел в душной тишине зала:

— Топчемся на одном месте? Водочку попиваем? Баб лапаем? Всех уже победили? Всё взяли? Можно и пить и лапать? Может, кому-то погоны генерал-полковничьи надоели? Может, генерал-майорами войну заканчивать желаете? Или полковниками? Так, что ли? У меня за спиной генералов много, любой не прочь снискать себе лавры участника взятия Берлина. Если кто устал, захотел на покой, под бабью юбку — удерживать не стану. Можете прямо здесь подавать рапорт об отставке! Подмахну, не глядя. Есть желающие?

Молчание, тяжелое и гнетущее, плотно закупорившее старинный зал, повисло на сизых латах рыцарей, стоящих за спиной Жукова, опершись на длинные мечи, на широких погонах генералов. Никто не шевельнулся, не издал ни звука. Все знали: Жуков слов на ветер не бросает. И тому подтверждение имеется: всего несколько дней назад был отправлен в распоряжение кадров один из прославленных генералов, вспыливший по поводу грубого — даже хамского — тона, каким было высказано в его адрес замечание командующим фронтом. Никому не хотелось отправиться вслед за ним. Ведь даже Сталин не стал вмешиваться в этот конфликт.

Жуков повернул голову влево-вправо, будто его душил тугой воротничок, затем сделал придавливающий жест рукой, произнес с презрительной интонацией:

— С-садитесь.

И когда все сели с той осторожностью, с какой садятся в госпитале у постели умирающего, сам тяжело плюхнулся на стул, заговорил уже более спокойно и деловито:

— Вы!.. вы вынесли эту войну на своих плечах. Вы!.. выстояли под Москвой и Ленинградом, под Сталинградом и Курском. Так кому же, черт возьми, как не вам, брать Берлин! Одни эти слова: «Он брал Берлин!» оставят в веках ваши имена. Так надо брать это дьявольское логово, мать его вдоль и поперек, а не топтаться на одном месте! Трудно? Да, знаю, трудно. Но у вас есть все, что нужно для победы. Все! Больше того, что у вас есть, ни у кого и никогда не было. Дело за малым: за решительностью, упорством и умением. И это у вас до сих пор имелось. Куда подевали? Где растеряли?

Снова долгое и тягостное молчание было ответом маршалу Жукову. И он, выложив руки на стол и сцепив крепкие пальцы в замок, продолжил уже совсем спокойно и деловито:

— Сегодня в ночь, начиная с трех часов, действуя сжатым кулаком, протаранить немецкую оборону не менее чем на десять километров с отведенных армиям позиций! На десять! И ни метра меньше! С рассветом сменить части и продолжать наступление свежими частями, используя всю артиллерию, какая имеется в вашем распоряжении. И постоянно держать связь с авиацией! А то летчики жалуются, что вы не даете им цели. Чтобы я не слыхал таких жалоб! Не для того мы собирали тут столько авиации, чтобы она отсиживалась на аэродромах… Наконец, последнее: атаки только за плотным двойным огненным валом и дымовой завесой. Противотанковая артиллерия и самоходки — в порядках атакующих. Доклады в штаб фронта — через каждые полчаса! И чтобы сами видели и слышали бой с командных пунктов корпусов и дивизий! Кого застану в тылу — разж-жалую к долбаной матери! — Помолчал, вглядываясь в опущенные лица, закончил: — На этом все, товарищи генерал-полковники! Можете быть свободны. И запомните все, что я вам сказал. Желаю успехов.