Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. За огненным валом

— Вот это-то меня и бесит, Константин Петрович. Хочется быть личностью, от которой хоть что-то зависит.

— Так и будьте ею, но с поправкой на обстоятельства, — советовал Угланов и кончиком пальцев посылал очки вверх, на переносицу.

Да, обстоятельства. Но в них ведь тоже надо уметь быстро разбираться и находить свое место, да так, чтобы все — и друзья, и враги, — были уверены, что это место ты занимаешь по праву.

Два дня назад в дивизии полковника Матова побывал маршал Жуков, одетый в солдатскую шинель и шапку, сопровождаемый начальниками артиллерии фронта и саперными войсками. Был тут, разумеется, и Валецкий. Матов знал Жукова еще по Генштабу, хотя непосредственно с Заместителем Верховного не работал ни разу, а всегда как бы выглядывая из-за плеча генерала Угланова. Но у Жукова была цепкая память на лица, к тому же он понимал, что информированность генерала Угланова почти целиком зависит от его порученцев. Встречались они и в штабах различных фронтов, но и там Матов старался без нужды не выпячиваться.

Встретив Матова здесь, в нескольких метрах от передовой, Жуков, однако, не выказал ни малейшего удивления, но устроил бывшему штабисту настоящий экзамен. И, похоже, остался доволен, если судить по крепкому рукопожатию, когда покидал командный пункт дивизии. Но это рукопожатие маршала не сняло с полковника Матова нервного напряжения: одно дело командовать когда-то батальоном даже и тройного состава, одно дело отступать и вести полупартизанскую войну с противником, и совсем другое — командовать дивизией, тем более — на острие предстоящего прорыва мощнейшей немецкой обороны. Сумеет ли он владеть постоянно изменяющейся обстановкой, не растеряется ли при первых же неожиданностях? — вот что занимало полковника Матова, не давая ему ни минуты покоя, лишая сна и аппетита. При этом он понимал, что это его волнение есть волнение человека, которому предстоит делать впервые новую для него работу, что волнение это нормально, а ненормально было бы, если бы он такового волнения не испытывал.

Лейтенанта Красникова разбудил Федоров. Красников, ни о чем не спрашивая, сел на своем топчане и стал обуваться.

— Объявлена часовая готовность, — говорил между тем Федоров. — Комбата вызвали в штаб дивизии. Рота уже поужинала, собирается. А вы будете ужинать, товарищ лейтенант?

— Что там у нас на ужин?

— Как всегда — пшенка. Котелок я завернул, должна быть еще горячая.

— Взводные знают?

— Знают. Я просто вас не будил: думал — когда еще придется поспать…

— Лейтенант Николаенко вернулся?

— Нет, еще не вернулся, — ответил Федоров и предположил, как бы оправдывая задержавшегося в госпитале лейтенанта: — Может, рана у него оказалась серьезнее, чем предполагалось. Так бывает, — пояснил он. — С виду вроде царапина, а врачи вдруг обнаруживают совсем другое…

— Бывает, — согласился Красников, подумав, что помкомвзвода, бывший капитан Маркулов, вполне может заменить Николаенко, но если с ним, с Красниковым, что-то случится… А впрочем, обстановка сама всех расставит по своим местам. И произнес: — Ладно. Давай твою пшенку.

Федоров извлек откуда-то котелок и протянул его Красникову вместе с ложкой.

Красников принялся есть, глядя на коптящий огонек в снарядной гильзе.

— Будут какие приказания, товарищ лейтенант? — спросил Федоров.

— Приказания? — Красников поднял голову и посмотрел на своего солдата, который был старше его и сейчас бы мог носить погоны майора, а то и полковника, и отдавать приказания лейтенанту Красникову, а не выслушивать их от него.

Прожевав и проглотив кусок, Красников мотнул головой:

— Ну какие, Сергей, могут быть приказания? Письмо домой написал?

— Собираюсь. Правда, я перед прошлым боем отправил.

— Ну-у, это когда было, — искренне возразил Красников, которому сейчас казалось, что вчерашний бой — это так давно, а завтрашний — стоит лишь прозвучать команде. — Почему так тихо? — спросил он, прислушиваясь.

— Да кто чем занят. В основном тоже пишут, готовятся… Говорят, предстоящий бой будет похож на вчерашний…

— Раз на раз не приходится, — ответил Красников. — Иди, занимайся своими делами.

Федоров отвел в сторону брезентовый полог, отделявший закуток командира роты от помещения, где разместился первый взвод, и вышел.

Красников доел кашу, залпом выпил остывший чай и тоже стал собираться. Он написал коротенькое письмо матери, которое почти слово в слово повторяло письмо, написанное им два дня назад. Потом проверил оружие: автомат, пистолет ТТ и трофейный браунинг. Сложил вещи. Ну, вот и все. Оставалось ждать. И лейтенант Красников откинулся спиной к стенке землянки и прикрыл глаза.

Ждать лейтенант Красников привык. Тем более что ожидание предстоящего выхода на позиции, а затем и боя, было не из тех ожиданий, которые хуже смерти, пожалуй, наоборот: хочется, чтобы часы и минуты тянулись как можно дольше, еще лучше, если никакого выхода и боя не будет, а случится что-то невероятное: Гитлер умрет, еще кто-то, от кого зависит продолжение войны, и сразу же наступит мир. Конечно, это полнейшая чепуха, он даже и не мечтал об этом, но вовсе не огорчился бы, если бы что-то подобное произошло.

И в эту минуту, когда Красников стал снова проваливаться в полудрему, он услыхал голос Урюпиной, ее булькающий горловой хохоток. Он напрягся, уверенный почему-то, что Ольга идет к нему. И точно: сперва в закуток просунулась голова Федорова, и тот произнес с улыбкой:

— К вам, товарищ лейтенант, санинструктор.

И тут же появилась Ольга.

— Ой, лейтенант! — воскликнула она, решительно откинув полог. — До чего же у вас здесь душно! Таким воздухом впору клопов морить.

Красников стоял и смущенно улыбался. Действительно, он только сейчас заметил, что воздух в его закутке тяжелый, пропитан гарью коптилки, ружейным маслом и еще чем-то.

— Вы куда-то собрались идти, лейтенант? — спросила Урюпина, мерцая в полумраке влажными глазами.

— Да, посмотреть, как там… в роте.

«Ничего в ней такого нет, — думал Красников, застегивая ремни поверх шинели. — Просто она единственная женщина на весь батальон, и в нее влюблены почти все. К тому же она с Леваковым…»

— Ну, пойдемте, провожу вас, — почувствовав его холодность, перешла на официальный тон Урюпина. — Я чего зашла к вам: чтобы передать индивидуальные пакеты. Завтра утром, говорят, в бой. И потом: я иду с вашей ротой.

— В каком смысле?

— В прямом, лейтенант! В прямом! — И Урюпина снова озорно блеснула глазами.

— А-а, ну понятно, — произнес Красников. Ему, впрочем, ничего понятно не было. Не собирается же Урюпина идти с ними в атаку за огненным валом. И потом: почему с его ротой? Сама она напросилась или это распоряжение Левакова?