Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. За огненным валом

Полковнику Матову с каждой минутой становилось все яснее, что штурмовики свою задачу выполнили. Теперь, если они попали в трудное положение, помочь им может лишь общее наступление, введение в прорыв оперативной группы войск. Но этой группой командует не полковник Матов, и даже не генерал Валецкий, а командующий фронтом. А для того, чтобы командующий фронтом отдал приказ, он должен быть уверен, что коридор в обороне противника пробит, что он чист и войска, предназначенные для безостановочного движения в глубь польской территории, не увязнут на первых же километрах. Такую уверенность мог дать командующему только полковник Матов действиями своей дивизии и приданных ей частей. Он должен расчистить путь лавине танков и мотопехоты, дать ей возможность вырваться на оперативный простор…

И все же: что остановило атаку штурмовиков?

После плотного завтрака генерал-лейтенант Валецкий чувствовал себя в превосходном расположении духа. Со всех участков фронта, занимаемого его армией, стекались в штаб сведения, которые говорили, что наибольший успех достигнут там, где на него и рассчитывали — на участке дивизии полковника Матова. Везет же этому штабисту. Ну да шут с ним! Ему везет, значит, и Валецкому повезет тоже. В конце концов, это он, командующий армией, выбрал направление главного удара в полосе своей армии, а Матов лишь выполняет его приказы…

Разведка доносит, что в ближайшем тылу у немцев ведутся интенсивные перемещения живой силы и техники…

Звонил командующий авиакорпусом, сообщил, что готов нанести бомбовый удар по первому же требованию, что летчики сидят в самолетах, двигатели запущены — дело за погодой.

Как ни странно, ни одного звонка от командующего фронтом. То есть странного в этом ничего нет: в армиях сидят члены Военного Совета фронта, офицеры-порученцы из Генштаба, которые все доносят в штаб фронта и далее, в Москву…

Тем более что до начала наступления основных сил еще сорок минут… Но об этом знают очень немногие.

Горячая игла прожгла Красникову грудь, правая рука с автоматом сразу занемела, и автомат стал для нее слишком тяжел. Все эти ощущения возникли мгновенно, как раз в те секунды, когда он, увидев вспышки выстрелов, уже падал, выставив вперед левую руку и принимая на нее тяжесть своего тела. Он чуть спружинил и тут же перекатился в какое-то углубление, которое автоматически зафиксировал еще на бегу.

Вжавшись в это углубление, Красников прислушался к своему телу и понял, что ранен: гимнастерка набухала кровью и неприятно липла к груди. Он сделал осторожный вдох-выдох, потом посильнее — кашля, сопутствующего ранению легких, не возникло, но правая сторона груди и плечо немели, в пальцах появился холод. С трудом Красников переместил автомат под левую руку, достал из полевой сумки индивидуальный пакет и, морщась не столько от боли, сколько от ощущения своей крови, прижал марлевые тампоны к ране. Поскольку гимнастерка намокла и сзади, на спине, он догадался, что ранение сквозное, и это его успокоило.

Красников лежал лицом вниз и слушал. Над ним свистели пули, они впивались в землю или, ударившись об нее, с характерным визгом уносились вдаль. Судя по плотности стрельбы, немцев было много — значительно больше, чем бойцов в его поредевшей роте. И даже в батальоне. Среди трескотни автоматов выделялось басовитое дудуканье пулеметов, и по их количеству можно было определить, какие силы встретились атакующему батальону — полк, не меньше.

В те минуты ни он, ни полковник Матов еще не знали, что штурмовой батальон столкнулся с одной из «пропавших» немецких дивизий. И не просто дивизией, а механизированной, то есть имеющей в своем составе танки, самоходки и бронетранспортеры. Дивизия всего лишь два часа назад выгрузилась из эшелонов прямо в открытом поле и теперь разворачивалась лицом к фронту, прикрываясь ленточным бором, вытянутым вдоль рокады.

Прошло какое-то время, и характер стрельбы резко изменился. Красников приподнял голову и увидел, как от темной чащобы леса будто отделилась его часть и густым частоколом двинулась по снегу, пульсируя красноватыми огоньками. Превозмогая боль, он оттянул затвор автомата, уложил его поудобнее, стянул зубами с руки перчатку и нажал непривычно слабым пальцем на спусковой крючок. Покосившись вправо-влево между короткими очередями, он отметил редкие огоньки выстрелов со стороны своей роты, стиснул зубы и дал длинную очередь по набегающим темным фигуркам.

На то, чтобы поменять диск у автомата, у Красникова не хватило ни сил, ни времени: правая рука уже не слушалась, а немцы были слишком близко. Они двигались тяжелой рысцой плотными цепями и строчили от живота; на каждую вспышку выстрела со стороны штурмовиков отвечало десяток-другой немецких автоматов, так что их треск сливался в сплошной грохот.

Красников попытался левой рукой вытащить из кобуры пистолет, но не смог даже дотянуться до него. Тогда он сунул руку в задний карман галифе, но браунинг, презент немецкого генерала, зацепился за что-то в плотно натянутых на ягодице штанах, пальцы бессильно скребли ребристую рукоятку… и тут топот сотен ног и грохот стрельбы накатились на него, и Красников, повинуясь инстинкту самосохранения, замер с заломленной назад рукой, ожидая выстрела, удара прикладом, тычка штыком в спину — ожидая смерти и еще на что-то надеясь.

Топот, треск автоматов, хлопки гранат прокатились над ним и мимо него, несколько вскриков отчаяния и предсмертной тоски то ли почудились ему, то ли прозвучали на самом деле — и первая волна атакующих схлынула, а уже накатывалась следующая, и земля мелко подрагивала от ползущих по ней танков.

Видимо, его поза не вызывала у пробегавших мимо немцев сомнения в том, что он мертв, иначе его давно бы уже пристрелили: оставлять у себя за спиной даже тяжело раненного русского не рискнул бы ни один немец, потому что это почти верная пуля в спину. И сам Красников в бою поступал так же, ибо бой диктует свои неумолимые законы, а милосердие в бою молчит. Но никто не выстрелил в него, не попытался проверить, жив он или нет. А по сторонам то и дело раздавались короткие очереди и одиночные выстрелы — немцы походя добивали штурмовиков.

Вдруг невдалеке ахнул взрыв противотанковой гранаты, раздались крики, и стало ясно лейтенанту Красникову, что кто-то из его бойцов покончил таким образом счеты с жизнью. Сам же он продолжал лежать без движения, все слышал, по звукам точно определял, что произошло и на каком расстоянии, и только все сильнее сжимал зубы, даже не замечая и не сознавая того, что плачет злыми и бессильными слезами.

Лейтенант Красников слышал и знал, что рядом с ним погибала и уже практически погибла его рота, может, даже весь батальон, и его собственная жизнь не имела для него в эти минуты никакого значения, и только что-то, что было сильнее его, заставляло лежать, сдерживать дыхание, когда рядом пробегали немецкие солдаты. Если бы в автомате оставались патроны, если бы рука сжимала пистолет…